Алексей Шипенко
«Трупой жив»

Действующие лица:

• Димитрий Львович Трупой
• Модель
• Лаборант
• Мать
• Борисов
• Друг
• Приемщица
• Сержант
• Женщина

1.

...затем звук привычного короткого поворота ключа в английском замке первой двери, противный петельный скрип, глухой шорох набитого ватой дерматина о цемент, шаркающие в пыли шаги, толчок, волна выталкиваемого воздуха, прозрачный перезвон маленького китайского колокольчика второй двери - Димитрий Львович Трупой медленно входит в студию в полуподвале - входит, останавливается на пороге, пару раз шмыгает носом, бренчит ключами, опуская их в карман, делает два исключительно ленивых приседания, вытягивая вперед руки, затем некоторое время стоит в абсолютной неподвижности, и только после этого входит в зону видимости, точнее, в полосу света, отбрасываемого лампой дневного освещения над внушительных размеров аквариумом, наполненным водой, водорослями, камнями и разноцветными экзотическими рыбами, и свет этот, плавно истекающий в мир, освещает детали, как то: тонкие длинные пальцы Димитрия Львовича, растегинающие наглухо застегнутый плащ черного цвета, слегка коротковатый, непропорциональный и уродливый по отношению к своему высокому и довольно стройному хозяину, чья благородная внешность в комментариях не нуждается, анатомия римского черепа Димитрия Львовича весьма выразительна, изящна и почти безупречна, безупречны также и волосы, темные, не очень длинные, собранные сзади в пучок, вследствие чего глаза выделяются особо, одновременно исчезая за стеклами нелепых детских очков +4,75, однако, чем дольше всматриваешься в Трупого, тем чувствуешь себя все хуже и хуже. Димитрий Львович снимает плащ, вешает его на оловянный крючок, приколоченный ко второй двери, проходит дальше в глубину студии, включает специальное красное освещение над своим рабочим столом. Затем открывает кран холодной воды, поправляет указательным пальцем переносицу очков. Резиновый шланг вздрагивает и выплескивает из себя упругую струю, ударяющую в днище большой, сдвоенной эмалированной раковины. Димитрий Львович подставляет ладонь, смачивает волосы несколькими быстрыми движениями, поворачивается к стоящему в углу катушечному магнитофону с двумя старыми и побитыми колонками, приседает перед ним на корточки и начинает заряжать бобину; делает он это не торопясь, тщательно заправляя розовый ракорд в прорезь рабочей катушки. Когда эта процедура завершается, Димитрий Львович включает магнитофон, переводит рукоятку скорости в старомодное положение 9, пускает воспроизведение. Продолжая сидеть на корточках, регулирует громкость, частоты и баланс, в то время как из динамиков раздается хриплый голос Тома Вэйтса, который звучит в этой студии постоянно, не замолкая почти ни на минуту. Удовлетворившись найденными оптимальными параметрами звучания, Трупой поднимается, идет к рабочему столу, включает фотоувеличитель, долго смотрит на появившийся на столе световой прямоугольник, затем выключает увеличитель, отходит от стола, начинает раздеваться.

Трупой (снимая черный пиджак; громко). Жарко!

Тонкий стеклянный стакан, стоящий на настенной полке лопается и разлетается на куски. Димитрий Львович оборачивается на звук, тупо смотрит на полку, затем на пол на осколки стакана, и продолжает раздеваться - вслед за пиджаком следуют брюки, белоснежная крахмальная сорочки, туфли, трусы. Абсолютно голый Димитрий Львович надевает домашние тапочки. Лопается еще один стакан. Трупой снова разглядывает осколки, затем садится на стул, выдвигает ящик стола, достает оттуда бумажный пакет с разрезанными на кадры негативами, раскладывает их на столе, принимается внимательно изучать, предварительно включив красное освещение. Обнаружив нужный, вставляет его в увеличитель, проверяет положение коротким включением рамки.

2.

После подготовки необходимых реактивов, когда Димитрий Львович начинает печатать, дверь в студию открывается. На пороге появляется Модель, красивая молодая девушка

с экстерьером, соответствующим ее роду деятельности. Она входит в студию с клеткой, покрытой огромным цветным платком, ставит клетку у двери, садится на низенький стул там же, закуривает сигарету. Димитрий Львович продолжает свое занятие, не обращая на присутствие Модели никакого внимания. Модеь самозабвенно курит, стряхивая пепел прямо на пол, иногда на свой мешковатый, но чрезвычайно элегантный пиджак и такие же элегантные брюки из очень тонкой мягкой материи. Выкурив молча полсигареты, начинает говорить, тут же обнаруживая весьма заметный дефект речи - она сильно картавит, произнося «г» вместо «р».

Модель. Ты ского?

Трупой не отвечает.

У меня не так много вгемени, цегез полтога часа я должна быть у Богисова.

Трупой заканчивает печатать снимки, бросает последний в ванночку с проявителем, вылавливает первый из раковины с водой, встает из-за стола, подвешивает снимок на веревку, наткнутую поперек студии, пользуясь пластмассовой прищепкой.

Я пгинесла тебе кгысу, ее не с кем оставить - хозяева уехали в Евгопу, на месяц, а у тебя тут целый звегинец, аквагиум вот, гыбки газноцветные... (Делает жест в сторону аквариума.) Она тебе понгавится. Хогошая такая кгыса, декогативная, чёгно-белая. Хочешь посмотгеть? (Снимает с клетки платок.) Видишь? Кгасивая, пгавда? (Накидывает платок на плечи, наклоняется, разглядывает довольно пухлую крысу, черно-белую, декоративную.)

Трупой продолжает развешивать снимки.

Димитгий Львович, посмотри... Пгавда, хогошая?

Трупой (тихо). Вы зачем пришли?

Модел ь. Мы? Я и кгыса, что ли, да? (Смеется.) Фотоггафиговаться. На паспогт. У тебя в детстве хомяки были?

Трупой. Нет.

Модель. Ну вот, как с хомяками, так и с кгысами. Всё то же самое. Овощи. Фгукты. Хлеб. Молоко.

Трупой. Вы зачем пришли?

Модель. Кто?

Трупой. Вы, Модель.

Модел ь. Щелк, щелк. Позиговать.

Трупой. Я вас не звал.

Модель. Звал, звал, не пгитвогяйся.

Трупой. Вы уверены?

Модель. Что это сегодня с тобой, а, Димитгий Львович? Сам назначил вгемя, я спешу, машину взяла, а ты не готов. Ты что, забыл?

Димитрий Львович замирает, некоторое время стоит, думает, затем опускается на корточки возле клетки и принимается разглядывать крысу.

Трупой. Самка?

Модель. И кончай говогить мне «вы», а то я обижусь. Самка.

Трупой. Как звать?

Модель. Ее? (Думает.) Забыла. Они говогили, да я... (Вспоминает.) Как-то музыкально, как у этого... (Пауза.) Не помню.

Трупой. Что ест?

Модел ь. Что дадут. Впгочем, я тебе уже гассказывала.

Трупой. Морковь?

Модель. Не знаю. Что хочешь, то и давай. У тебя были когда-нибудь хомяки?

Трупой. Были. В детстве. Один. Мужчина.

Модель. Вот. То же самое.

Пауза.

Трупой. Умер.

Модель. Кто?

Трупой. Мужчина. Хомяк. (Тихо.) И рыбки подохнут.

Модель. Ты плакал?

Трупой. Нет. Я его похоронил. На городском кладбище. Рядом с могилой дважды Героя Советского Союза генерала Хомякова.

Модел ь. Это ты смеешься?

Трупой. Нет.

Пауза.

Модель (встает со стула, начинает снимать пиджак). Так я газдеваюсь?

Трупой (поднимает голову). Зачем? Не обязательно...

Модель. Почему?

Трупой. Сегодня не будем.

Модель. Почему?

Трупой. Настроения нет.

Модель (возвращая пиджак в прежнее положение). Ну и хогошо, а то я к Богисову опаздываю. (Наступает ногой на осколок стакана.) Почему у тебя всегда битое стекло на полу, а?

Трупой. Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

Модел ь. Потому что ходить опасно. (Кивает в сторону веревки.) Это что за снимки? Посмотгеть можно?

Трупой. Можно. (Идет к фотографиям.)

Модель следует за Димитрием Львовичем. Около верески останавливается, долго разглядывает каждый из сохнущих снимков, давит каблуками осколки.

Модель (протяжно). Стга-а-ашные... Ты когда их делал?

Трупой. Давно.

Модел ь. Ты там габотал? Ведь это могг?

Трупой. Угу.

Модель. Ну и как, весело было?

Трупой (пародируя произношение Модели). Стга-а-ашно...

Пауза.

Модель (показывая на один из снимков). Это жен-щина?

Трупой. да.

Модель. Мёгтвая?

Трупой. Здесь живых нет.

Пауза. Модель продолжает осмотр.

Модель. А у тебя там остался кто-нибудь?

Трупой. В смысле?

Модел ь. Знакомые. Габотники. Дгузья-товагищи.

Трупой. Остались.

Модель. А ты мог бы меня туда сводить? На экскугсию.

Трупой. Не знаю. Мог 6ы, наверное. А зачем тебе это?

Модель. Пгосто.

Трупой. Договорились.

Модель. Когда?

Трупой. Когда скажешь, в любое время.

Модель. Хогошо, я скажу. У тебя кофе есть?

Трупой. Не знаю, надо посмотреть... (Подходит к маленькому столику у стены, заваленному посудой, находит банку растворимого кофе, открывает, заглядывает внутрь.) Растворимый будешь?

Модель (рассматривая последнюю фотографию) . Буду.

Димитрий Львович наливает в электрический чайник воды, включает в сеть, моет чашки, вытирает полотенцем, садится за рабочий стал спиной к фотоувеличителю и лицом к Модели, ждет.

А ты их вскгывал?

Трупой. Кого?

Модель.

Тгупы.

Трупой. Нет. Только заморозку делал. И то один раз.

Модель отходит от веревки, медленно прогуливается по студии.

Модель. А пгозвище свое ты там загаботал?

Трупой. Какое прозвище?

Модель (почти по слогам). Димитгий Львович Тгупой.

Трупой. Димитрий - это имя, Львович - это отчество, Трупой - это фамилия.

Модель (Останавливаясь).

Правда? Трупой. Правда.

Модель. А фотоггафии ты дгугой фамилией подписываешь.

Трупой. Фотографии я подписываю фамилией матери. Модель.

А сколько тебе лет, давно хотела спгосить?

Трупой. Двадцать девять через месяц.

Модель. Ах вот оно что! (Многозначительная пауза.) Гасскажи мне, Димитгий Львович. Трупой. О чем?

Модель. О могге.

Трупой. А ты этого хочешь?

Модель. Хочу. Трупой. Действительно хочешь? Модель. Да.

Некоторое время Димитрий Львович продолжает сидеть за столом, потом встает, приводит в порядок свой костюм, черную тройку, снятую им несколько ранее. Он аккуратно рас-полагает ее на плечиках, тщательно зачехляет черным поли-этиленовым мешком, вешает на стенку аквариума. затем воз-вращается к рабочему столу и садится теперь уже спиной к Модели и лицом к увеличителю и торцовой стене.

Твой костюм?

Тгойка?

Трупой не отвечает.

Трупой. Тройка.

Модель. Свадебная?

Трупой. Свадебная.

Модель. Ты его в химчистку собгался нести?

Трупой. В комиссионку.

Модель. Зачем?

Трупой. Чтобы сдать. У меня денег нет.

Модель. Я могу занять.

Трупой. Не надо.

Модель. Почему? У меня много, мне не жалко. Возьми.

Трупой. Не надо. Он все разно мне больше не понадобится.

Модель. Ты не пгав. Костюм человеку всегда нужен. Особенно мужчине. Особенно чёгный.

Трупой. Для чего?

Модель. Для выходов.

Трупой. Куда?

Модель. В свет.

Трупой. Отменяется.

Модель. Что?

Трупой. И то, и другое. И самый свет, и выходы в него. Видишь, как ритмично получилось?

Модель. Вижу. А как он выглядит?

Трупой. Кто?

Модель. Могг.

Трупой. Бывшая церковь. (Через запятую; подобная пунктуация будет встречаться и далее.) Залы с эхом, кафелем, разные уровни комнат, два этажа, подвал, закутки, цинковые столы, банки с биопсийными препаратами, органы внутри парафина, трупы, пятки твердые, желтые, восковые, прохладные внутри отсеков, но мороза там нет, лежат и на полу, невостребованные надуваются, пол грязный, роженицы в пятнах от кровоизлияний, бурый оттенок лица, отечность, пенисы достаточно живые, волосы и на ощупь такие же, как и при жизни, как будто их не мыли недели две, но не грязные, просто теряют блеск, тусклые, выражения лиц старух двух типов: первый - божья благодать, втянутый рот, улыбка долгожданного исхода, второй - как долго меня мучила жизнь, наконец-то в отрицательном смысле; у мужиков - дикий испуг, тем, кому за сорок и ближе к пятидесяти, испуг физический, зажмурившись, как бы случайно, с закрытыми наглухо глазами, иногда с открытыми, в которых ужас, у стариков попадаются и благородные лица, но у мужиков - никогда; девки не теряют своей красоты, становятся взрослее, появляется достоинство; дети умирают зажмурившись, все до одного.

Пауза.

Модель. А ты дежугил там ночью?

Трупой. Дежурил. За столом сидел.

Модель. А они?

Трупой. Кто?

Модель. Мегтвецы.

Трупой. А они вокруг лежали.

Модель. И что ты чувствовал?

Трупой. Неудобство я чувствовал. Некоторое стеснение.

Модель. Из-за них?

Трупой. Из-за себя. Я был единственным движущимся телом в этой компании, единственным живым, я диссонировал. А мне хотелось обратного, мне хотелось застыть, не двигаться, ничем не нарушать их покоя, соответствовать им, быть с ними, стать тем, чем являются они, лечь рядом, раздеться и лечь.

Модель. И что ты сделал?

Трупой. Я разделся и лег.

Модель. А замогозка?

Пауза.

Трупой. Это уже не так интересно.

Модель. Гасскажи. Я хочу.

Трупой. Надрез ланцетом на глубину три сантиметра, на ноге, я делал это на правой у пожилой женщины. Достается вена, белая вена, как у коровы, достается пальцем, делается надрез стенки, берется шприц «Жане», большой, с ручками, типа ушного, наполняется водой, чтобы прогнать сукровицу, грязная толстая игла, загоняется четыре-пять таких шприцев, потом раствор формальдегида, пять-шесть-семь, в зависимости от требований... Модель. А в каком месте делается надгез? Покажи.

Трупой (выворачивает правую ногу внутренней стороной ляжки прямо на Модель, показывает пальцем место, близкое к паху). Здесь. Вена перевязывается ниткой, чтобы раствор не прошел вниз, ну а потом запихивается обратно и зашивается.

Модель. А мясо? Какого оно цвета?

Трупой. Мясо коричневое, рыхлое.

Модель. А вскгытие ты видел?

Трупой. Видел. Что именно тебя интересует?

Модель. Вскгытие чегепа, напгимег.

Трупой. Кожу с головы сдирают, от затылка к лицу, и натягивают на подбородок, получается довольно жуткая картинка - человек без лица, крышку черепа надрезают дрелью, вставляют вилки и долотом отбивают, режут, собственно, как арбуз, очень похоже, достают мозг, рассматривают его, делают выводы, а потом заталкивают в уже пустой живот, потому что внутренности вынимают заранее и выбрасывают в большой такой пластмассовый чан с надписью «Для внутренностей», вот, туда же, в живот, вместе с мозгом кидают, например, и перчатки, знаешь, такие резиновые, если они порвались, или пепельницу, если санитары курящие, опилки, грязную тряпку, если кто-нибудь запачкался; столы для вскрытия из серого гранита, с двумя стоками по бокам, под шеей деревяшка для удобства, бурая от крови, на каждом столе душ с гофрированным шлангом, все вымытое, но в упадническом состоянии; специальная машина для перепиливания берцовых костей, такая электрическая ножовка с педалью, вверх-вниз ходит, комната называется секционная, четыре стола, над ними лампы дневного освещения, как над этим аквариумом, есть там и комната для санитаров, телевизор, диван, на котором санитары спят и совокупляются, шкафчики, электрочайник, цинковый стол, на котором одни жрут и опять-таки совокупляются, есть и простой стол с клеенкой, заведующая, усатая армянка, мужеподобная, с сильными волосатыми ногами, короче, Патанатомия, двадцать седьмой корпус.

Пауза.

Модель (быстро). Всё, я пошла, мне пога. (Смотрит на часы.)

Трупой. А кофе? Вон и чайничек вскипел.

Модель. Не могу, Димитгий Львович, пгавда. (Под-нимает руку.) Пока! Следи за кгысой. (Уходит.)

3.

Димитрий Львович выключает чайник, кладет в чашку кофе, сахар, заливает кипятком, размешивает, убирает ложечку, подносит чашку к губам, пробует, глотает, прислушивается к ощущениям, ставит чашку обратно на кухонный столик, вытягивается, поднимая вверх руки.

Трупой (громко). Кофе - гадость!

Лопается еще один стакан на полке. Димитрий Львович провожает взглядом падающие осколки, затем останавливает магнитофон, надевает свежие трусы, джинсы, свитер, туфли, плащ, снимает со стенки аквариума черный полиэтиленовый мешок с костюмом, перекидывает его через плечо, удерживая указательным пальцем за крюк, протискивается между раковиной и стелажами, вынимает из кармана связку ключей, ищет нужный, находит, отдергивает индийский батик, за которым обнаруживается низкая кованая дверь, вставляет ключ в скважину, поворачивает, открывает, снимает туфли, входит, закрывает. Димитрий Львович оказывается в небольшой квадратной комнатке с низким потолком, белыми стенами, полом, белым матерчатым экраном вдоль задней стены. Под экраном стоит изящный венский стул, а напротив, прямо в центре комнаты, но и как бы вне нее, словно комната это только проекция, расположен громоздкий фотографический аппарат в виде деревянного ящика с накидкой и массивным треножием. Больше в комнате ничего нет и похожа она то ли на провинциальное фотоателье, то ли на приемную неизвестно к кому, но зато чрезвычайно остужающую и распологающую к вздоху и отдыху. Здесь Димитрий Львович не снимает, здесь он вообще никогда не работает, да и бывает тоже крайне редко, для работы у него имеется студия за стеной. Димитрий Львович садится на стул, кладет ка колени мешок, застывает е абсолютной неподвижности, смущенно глядя е объектив фотоаппарата. В комнате появляется Лаборант, моложавый старичок в белых шортах и белой майке с нью-йоркской эмблемой «Хард Рок Кафе». Волосы на голове седые и длинные, щеки покрыты недельной щетиной, также седой и слегка кукольной, правая нога ниже колена представляет из себя протез, зачехленный в кожу и ремни, левая нога босая. Старичок приближается к фотоаппарату, останавливается, замирает, внимательно изучая сидящего на стуле Трупого.

Лаборант. Мы, кажется, сегодня уже виделись, не так ли?

Трупой. Я был в костюме.

Лаборант (кивая на мешок на коленях Трупого). В этом?

Трупой. В этом.

Лаборант. Хороший костюм.

Трупой. Надеюсь, ты его больше не увидишь.

Лаборант. Почему?

Трупой. Не хочу повторяться. Откуда, черт возьми, у тебя деревянная нога? Утром ее не было.

Лаборант. Не было.

Трупой. Ты не хочешь объяснить, как она появилась?

Лаборант. Не хочу.

Трупой. Отчего так?

Лаборант. Это займет слишком много времени.

Трупой. Это не ответ.

Лаборант. Согласен. (Пауза.) Ну что, будем ловить птичку? Какой фон?

Трупой. Какой будет.

На экране позади Димитрия Львовича появляется желто-голубое изображение пустыни.

Лаборант. Где это?

Трупой (касаясь лба). Здесь.

Пауза.

Лаборант (разглядывая изображение). Тебе нравится?

Трупой (не оборачиваясь). Не уверен.

Лаборант. Сменить?

Трупой. Как хочешь.

Изображение на экране медленно выцветает и заменяется. Черно-белая фотография мертвого тела молодой женщины, лежащего на цинковом столе.

Лаборант. Сколько ей лет?

Трупой. Я не просил тебя ковыряться в моих негативах.

Лаборант. Это позитив. Отпечаток. Еще не высохший. С веревки в студии. (Показывает скрюченным указательным пальцем в сторону кованой двери.) Я слушаю.

Трупой (тихо). Двадцать.

Лаборант. Ты помнишь возраст каждого?

Трупой. В основном, женщин.

Лаборант. Мужчины тебя мало интересуют?

Трупой. Я бы не сказал. (Кивает, не оборачиваясь, на экран.) Убери, будь добр.

Лаборант. Почему?

Трупой. Потому что это вмешательство.

Лаборант. Куда?

Трупой. В мое вонючее прошлое.

Лаборант. Изложи, будь добр.

Трупой. Смени фон.

На экране появляется детская фотография Трупого - мальчик, в клетчатой рубашечке, стрижке полубокс, с неуверенной улыбкой и наивными глазами.

Лаборант. Этот устраивает?

Трупой. Это я?

Лаборант. Ты.

Трупой. Оставь. Убери. Оставь.

Пауза.

Лаборант. Так оно у тебя вонючее?

Трупой. Прошлое? Не без этого. Смердит, как Лазарь четырехдневный. Хожу и в штаны заглядываю, смотрю, нет ли там новой порции. В детстве я часто срался, знаешь, регулярно в штаны накладывал, причем, без всякой на то причины, просто гадил туда и все. После смерти мышцы человека расслабляются, точнее, одна, «сфинктер» называется, она как раз говном заведует. Так вот, она расслабляется, и все, что накопилось, выходит наружу.

Лаборант. Это у тебя до сих пор продолжается?

Трупой. Именно. Каждый день трусы меняю. Но вонь все равно остается. Вонь - субстанция невидимая.

Лаборант. И каково количество твоего сменного нижнего белья?

Трупой. Я же тебе сказал. Триста шестьдесят пять трусиков в год. Они - моя традиционная утренняя газета, главная статья расходов, свежие хлопчато-бумажные формы сорок восьмого размера.

Лаборант. Это ты скрываешь?

Трупой. Нет.

Лаборант. А что?

Трупой. Что-то совсем другое. Не знаю.

На экране вновь появляется мертвец, на этот раз мужского пола и очень старый. Лаборант. На меня похож, правда?

Трупой. В дождливый вечер стоял он в парке возле величественного и ветвистого дерева и умиротворенно мочился на его ствол. Случилась гроза. Появилась шаровая молния. И знаешь, что произошло? Молния натолкнулась на дерево, и человек умер. Янтарная нить мочи - золотая струя - соединила их, старика и молнию. Именно таким странным способом был осуществлен прощальный поцелуй тела и материи вне тела.

Лаборант. На меня похож... Раньше ты бывал здесь реже.

Трупой. Затрудняюсь ответить, почему растет моя посещаемость этого кабинета.

Труп старики заменяется трупом ребенка. С дикой скоростью и через микроскопические интервалы появлянётся и исчезают новые фотографии мертвецов. Мелькания длятся секунд сорок и заканчиваются фотографией молодого человека приятной наружности.

Честно говоря, они мне порядком надоели. Или я просто еще не готов к такому ритму.

Фотография молодого человека исчезает. Некоторое время экран остается совершенно пустым.

Я бы хотел убрать свои изображения из этого мира. Просто убрать и все.

Пауза. Новое изображение. Тучная женщина лет пятидесяти.

Она отравилась. Грибами. Ложными опятами. На собственной даче. Впрочем, у нее было слабое сердце и заплывшие жиром внутренности. Они особо выделялись в пластмассовом чане.

На экране возникает схема-рисунок женского тела в разрезе. Подробная проработка органов и скелета, как на учебных пособиях.

Когда я ушел из морга, мне стало трудно общаться с людьми. Я все время вижу их такими, какими они предстанут на кафеле или цинке. Это мешает. Я вижу, как изменятся их пропорции, тела, лица, как посинеет, позеленеет или пожелтеет эпидерма, какими изящными станут их пятки, не стесненные обувью и обязанностью передвигаться. Я вижу след от резинки на женских бедрах и безобидные пенисы мужчин, сухие зубы, не смачиваемые больше слюной и пивом, похожие на горсть затертых африканских бус, не очень чистые ногти, продолжающие расти, подбородки старух, которые придется выбривать их родственникам, если таковые имеются, я вижу... (Останавливается.) Ты не знаешь, у кого могут быть мои фотографии?

Лаборант. У меня, например.

Трупой. А еще?

Лаборант. У твоих родителей, друзей, если таковые имеются, у случайных знакомых, у людей посторонних, к которым ты просто попал в кадр, у Борисова, у женщин разнообразных... Еще?

Трупой. Достаточно. Я составлю список и буду вычеркивать. Последовательно. Методично. Красным карандашом.

Лаборант. Желаю успеха.

Трупой. Спасибо. (Встает со стула, вешает пакет с костюмом прямо на экран, схема разреза женщины становится схемой разреза мужчины.) Будь добр, отнеси это в комиссионку, мне нужны деньги.

Лаборант. Хорошо.

Трупой. И напечатай фотографии для Клауса, а то мне как-то не очень понятно, за что я тебе плачу. (Выходиит из комнаты в студию, надевает туфли, задерживается у веревки с фотографиями, осматривает, уходит.)

4.

Лаборант еще долго кивает вослед, затем направляется к кованой двери, открывает, попадает в студию, задерживается у веревки с фотографиями, разглядывает, начинает снимать, одну за одной. Так же последовательно и не спеша рвет их на части. Затем кладет клочки фотографий в карман белоснежных шорт и направляется в другой конец студии, где обнаруживается довольно странное произведение - огромных размеров игрушечная железная дорога, петляющая среди бутафорского ландшафта. Горы, речка, уютная пасторальная деревушка, освещенная огнями, церковный шпиль, фигурки людей и животных, машины возле домов. Лаборант некоторое время смотрит на все эти сооружения, затем включает тумблер - поезд с несколькими вагонами трогается в путь. Особенно выделяется вагон последний, самодельный, склеенный из спичек.

Лаборант отворачивается, идет в обратную сторону, оказывается возле рабочего стола Трупого, гасит красное освещение, ныряет между раковиной и стелажами к индийскому батику, входит в белую комнату. На венском стуле - Приемщица, полная, ярко накрашенная женщина средних лет в темно-синем халате с вензелем на нагрудном кармане. В руках - блокнот с чистыми квитанциями, копиркой и карандашом. Лаборант подходит к фотоаппарату.

Лаборант. Какой фон предпочитаете?

Приемщица. Что?

Лаборант. Я спрашиваю, какой фон предпочитаете.

Приемщица. В каком смысле?

Лаборант. В прямом.

Приемщица: Не понимаю. Вы что сдаете?

Пауза. Лаборант мнется, шевелит губами, словно бы решая, как ответить, потом, по всей видимости, передумывает и отвечает стандартно.

Лаборант. Костюм.

Приемщица. Какой? Покажите.

Лаборант. Так сразу?

Приемщица медленно встает со стула, приближается к Лабаранту почти вплотную, подозрительно заглядывает ему в глаза. Вдруг резко поворачивается лицом к экрану. Некоторое время смотрит на черный пакет, затем стремительно подходит к стулу, залезает на него и принимается с остервенением сдирать полиэтилен с плечиков.

Приемщица (хрипло). Костюм черный, тройка, сорок восьмой размер, фасон устаревший, сшит на заказ. Сколько он вам стоил?

Лаборант. Двести пятьдесят, у очень хорошего портного.

Приемщица. Я вижу. Но сейчас не те цены. Сколько вы за него хотите?

Лаборант. Двести.

Приемщица. Подойдите сюда.

Лаборант подходит. (Показывает карандашом на лацкан.) Видите? Петля разошлась, здесь вот чуть выгорело... Вы носили его в химчистку?

Лаборант. Зачем? Я и одевал-то его всего два раза, первый раз на свадьбу, второй... Приемщица (перебивает). Хорошо. Я поставлю двести, а там видно будет. Устраивает? (Поворочивает голову к Лаборанту, странно на него смотрит.)

Лаборант (лицом к лицу). Спасибо. (Слегка придвигается к Приемщице, наклоняется, целует ее прямо в губы, медленно отстраняется.)

Приемщица (шепотом). Спасибо.

Лаборант (так же). Пожалуйста.

Приемщица (шепотом). А что у вас с ногой? (Правой рукой чуть задирает край шорт Лаборанта.) Почему вы хромаете?

Лаборант (так же). Меня поезд переехал.

Приемщица. Как? Когда?

Лаборант. В детстве. Я вез больную мать в город, на подводе, мы в деревне тогда жили, и вот, когда я переезжал железнодорожное полотно, случилось неесчастье, вдруг, откуда ни возьмись... Приемщица (в ужасе). Появился...

Лаборант (кивает, прикладывает указательный палец к губам Приемщицы). Почти. Поезд. Он мчался на дикой скорости, с включенными фарами, как огнедышащий дракон, дело-то ночью было, - он ослепил меня, он пригвоздил меня к месту, как махаона к гербарию. Приемщица. Как это?

Лаборант. Бабочка. Я замер на рельсах, не в силах пошевелить членами в ожидании неминуемого конца, приготовившись принять либо жуткую смерть, либо жуткую инвалидность самой крайней степени, но...

Приемщица. Неужели?

Лаборант. Да. Мне повезло. Поезд налетел на задний край подводы, мать вдребезги, только очки остались, а я спасся, правда, частично, за исключением правой ноги, которая так и осталась на затерянном в глухой степи переезде. Хочешь, я покажу тебе фотографию, как выглядела моя матушка после этого столкновения? Я ее всегда с собой ношу, что бы со мной ни происходило и где бы я ни был. (Лезет в карман шорт, вынимает оттуда клочки фотографий, снятых с веревки.)

Глаза Приемщицы расширяются от ужаса, потом она их просто-напросто закрывает. Лаборант разжимает пальцы - горсть белых клочков опускается на пол.

(Тонким голоском жеманьщы.) Ой! Мы их уронили! (Ложится животом на пол.) Давай-ка соберем их, подруга!

Приемщица открывает глаза, изумленно смотрит на лежащего, начинает медленно приседать, ложится на пол рядам с Лаборантом. Некоторое время они пребывают в абсолютном покое, затем Лаборант делает первое движение — подтаскивает к себе один из клочков, смотрит на Приемщицу. Она пододвигает к нему второй, затем, так же медленно, Лаборант двигает третий.

Приемщица. Ну, что у нас получается?

Лаборант. Картина. Место происшествия. (Показывает пальцем.) Это - ее нога... ноженька... Приемщица. (ласково). А это -  рука... рученька... Лаборант. А это - тельце... Приемщица. Бедняжечка... А где очки?

Лаборант поднимает голову, многозначительно улыбается.

Лезет в другой карман шорт, достает кривые металлические; очки круглой формы. Вертит их в руках, надевает на нос...

Лаборант. Ну как, идут они мне?

Приемщица (шепотом). Очень.

Лаборант снова улыбается и протягивает руку по направлению к лицу Приемщицы. Приемщица вздрагивает, вскрикивает, вскакивает на ноги, начинает бессмысленно метаться по комнате. Лаборант поднимается, спокойно наблюдает за ее беготней. (Истерически.) Паспорт! Лаборант вытягивает из заднего правого кармана паспорт. (Выхватывая паспорт из рук Лаборанта.) Отойди!

Лаборант отходит к фотоаппарату, останавливается, ждет. Приемщица бросается на стул, садится лицом к экрану, бешено листает паспорт, бешено черкает карандашом, заполняя квитанцию, бешено отрывает один экземпляр, вскакивает, сует квитанцию и паспорт Лаборант у. Стараясь не смотреть ему в лицо, порывисто движется в поисках выхода, затем внезапно останавливается и оборачивается к Лаборанту.

(Быстро, с надеждой.) Мы еще увидимся?

Лаборант (шепотом). Непременно.

И в этот момент ослепительный дневной свет в комнате вырубается.

5.

Лаборант на ощупь открывает дверь, входит в студию, приближается к кухонному столу, нагибается, вытаскивает из-под него фанерный ящик для посылок, долго там роется, выуживает маленькую кривую морковку, выпрямляется, берет со стола нож, подходит к раковине, включает воду и принимается чистить овощ, соскребая грязь и верхний слой. По окончании Лаборант идет к клетке с декоративной крысой, открывает дверцу, нарезает морковь, отстругивая тонкие ломтики прямо на подстилку. В белой комнате зажигается свет. В комнате двое - Димитрий Львович Трупой и его Мать, пожилая женщина лет пятидесяти пяти. Черное платье, волосы на голове седые, коротко стриженные, в руках толстый альбом семейных фотографий. Сидит она на венском стуле, ей не очень уютно там, тем более, без обуви, в одних чулках. Димитрий Львович молча стоит у фотоаппарата, мрачно разглядывая пол. Лаборант с полминуты наблюдает, как голодная крыса поглощает морковь, затем отходит к кухонному столу, включает электрический чайник, садится на стул рядом.

Мать. Кажется, здесь всё, начиная с купаний в тазике и заканчивая институтом. (Кладет альбом на колени.) Ты будешь это переснимать, да?

Трупой (не поднимая головы). Очень хорошо. Спасибо.

Пауза.

Мать. Фотографии твоего брата в другом альбоме.

Трупой. Меня интересуют только мои.

Мать. Это нужно для твоей книги, да?

Трупой. Нет.

Мать. А для чего? Трупой. Не скажу. Не доставай меня, я еще сам пока ничего не знаю. Мать. Ты что-то скрываешь. Что ты скрываешь? Скажи матери.

Трупой. Матерь, отстань.

Мать. Хорошо. Ты будешь меня фотографировать?

Трупой. Не знаю. Может быть.

Мать. Если 6ы ты сказал заранее, я бы одела другое платье, не такое трагическое.

Трупой. Если бы я сказал заранее, ты бы вообще не пришла. Ни в трагическом, ни в комическом.

Мать. Неправда.

Трупой. Правда.

Мать. Просто я не люблю фотографироваться.

Трупой. Это мне известно.

Мать. У меня шило в одном месте, не могу не двигаться.

Трупой. А ты вытащи шило - сразу полегчает.

Мать. Как ты со мной разговариваешь?

Трупой. При помощи рта. Ты была в больнице?

Мать. Ты о чем?

Трупой. Ты прекрасно знаешь, о чем. Об анализах. Ты была у Вайнера?

Мать. Была.

Трупой. И что он тебе сказал?

Мать (отмахивается). А-а-а! Дурак он, твой Вайнер, вот и всё. Сказал, что нужно лечиться, серьезно, ложиться в стационар.

Трупой. Ложись.

Мать. Не хочу.

Трупой. Сдохнешь.

Мать. Пусть.

Трупой. Учти, тогда я тебя сожгу.

Мать. Нет. Только в землю, запомнил? И больше эта тема не обсуждается.

Трупой. Как будет угодно.

Чайник вскипел. Лаборант открывает банку с растворимым кофе, кладет в чашку сахар, кофе, заливает кипятком, размешивает, пьет. Затем, вместе с чашкой, идет в другой конец студии и выключает железную дорогу. Пару раз дернувшись, состав останавливается, огни деревушки гаснут.

Мать. Я тут вспомнила кое-что, это может пригодиться для твоей книги.

Трупой. Говори.

Мать. Ты помнишь немецкую железную дорогу, которую я подарила тебе на день рождения?

Трупой. Да.

Мать. Там в комплекте не хватало одного вагончика, помнишь?

Трупой. Помню.

Мать. И тогда ты сделал его сам. Помнишь? Белый вагончик из склеенных спичек. Помнишь? А потом ты поджег его. Ты запустил моторчик, состав тронулся, колесики закрутились, и тогда ты поднес горящую спичку к белому вагончику. Так твой поезд и ехал, с горящим последним вагоном.

Трупой. Всё?

Мать. Всё.

Трупой. Спасибо за информацию, я непременно ею воспользуюсь.

Мать. Вся семья Трупых была в шоке, Трупой-папа, Трупая-мама, Трупой-брат.

Трупой. А ковер?

Мать. Ах да, ты же прожег ковер, смотри-ка, ты помнишь!

Трупой. Я помню. В центре. Большая-пребольшая дыра с обугленными краями.

Мать. Я его потом полосами порезала, получились такие маленькие коврики, и положила в прихожую у твоей бабушки, которая, между прочим, сейчас в земле лежит, а не где-нибудь в урне.

Трупой (тихо). Настал и мой черед, Шахерезада.

Мать. Что?

Трупой (громче). Я тоже кое-что вспомнил. Как раз для твоей книги

Мать. Я не пишу книг.

Трупой. Я тоже. Так вот, в годы моего страстного увлечения немецкой железной дорогой, я часто видел один и тот же сон, будто бы ты, мать моя дорогая, выбрасываешься с балкона, с нашего любимого пятого этажа, из нашей славной квартиры, но перед этим, мать моя дорогая, ты ставишь в кухне на плиту сковородку с тонко наструганной картошкой, уменьшаешь огонь, прихватываешь с собой табуретку, ту самую, беленькую, что около холодильника, идешь в спальню, выходишь на балкон, на воздух, затем залезаешь на табуретку, встаешь на перила и падаешь, вниз, на улицу, на асфальт, а внизу я стою, наблюдаю, да, чуть не забыл, на голову ты надеваешь ушанку, нашу простую русскую ушанку, чтобы не испортить лицо при соприкосновении с тротуаром, а когда это наконец происходит, я о соприкосновении, я поднимаюсь наверх, на пятый этаж, вхожу в нашу квартиру, затем на кухню, и поедаю недожаренный тобою картофель, причем, с завидным аппетитом, вот так, мать моя дорогая.

Свет в комнате вырубается.

6.

Лаборант допивает кофе, подходит к рабочему столу Димитрия Львовича, ставит на него пустую чашку, поднимает с пола картоковую коробку из-под вина с разнообразным бумажным мусором, переносит ее ближе к входной двери, Свет в белой комнате понемногу набирается. На венском стуле перед экраном - Борисов. В длинном сером плаще, дорогих шерстяных брюках и плосатых, почти клоунских, носках. Димитрий Львович в прежней позе у фотоаппарата. Лаборант берет в руки короткий расхристанный веник, начинает подметать осколки, выбрасывая их в коробку ддя мусора. Делает он это не торопясь, поминутно останавливаясн и разминая спину.

Трупой. Борисов, верни мне мои фотографии.

Борисов. Какие?

Трупой. Все.

Борисов. Что значит - все? Какие конкретно?

Трупой. Те, на которых я. Лично. Собственной персоной. Лицо. Затылок. Руки. Ноги. Туловище. Любые. Все.

Борисов. И негативы тоже?

Трупой. Да.

Борисов. Но негативы мои, я не могу тебе их отдать. А твоих негативов у меня, как ты сам понимаешь, нет.

Трупой. Отдай свои.

Борисов. Это исключено.

Трупой. Почему?

Борисов. Ты сам знаешь, перестань. Я подписал контракт с французскими галерейщиками, все негативы принадлежат им.

Трупой. Я прошу тебя.

Борисов. Не проси, я не имею права.

Трупой. У меня контракт с немцами.

Борисов. Ну и что?

Трупой. Если ты попросишь, я тебе их отдам. Все до единого. Я могу отдать тебе все свои негативы, хотя я тоже не имею права и у меня тоже контракт.

Борисов. Ну и чем ты хвастаешься? Тем, что ты раздолбай?

Трупой. Нет.

Борисов. А чем?

Трупой. Ничем.

Борисов. То, что ты можешь отдать свои негативы первому встречному, если он тебя хорошо попросит, это, в конце концов, твое личное дело - значит, ты так относишься к работе. Я же отношусь к ней по-другому. Я не распоряжаюсь тем, что мне не принадлежит. Ты понял?

Трупой. Да. Я понял. Ты совершаешь ошибку.

Борисов. Прекращай этот урловый способ общения. Ничего я не совершаю.

Трупой. Совершаешь. Более того, ты еще пожалеешь об этом.

Борисов. Ты что, спятил?

Трупой. Отнюдь.

Борисов. Ты угрожаешь мне?

Трупой. Я тебя предупреждаю.

Свет в комнате вырубается.

7.

Лаборант заканчивает уборку, прихватывает коробку с мусором, выходит из студии. В белой комнате опять свет и новые посетители. На стуле перед экраном сидит Друг Димитрия Львовича, человек одних с ним лет, но выглядящий значительно старше и провинциальнее.

Друг. Сколько же лет мы с тобою не виделись?

Трупой. Одиннадцать.

Друг. Серьезно?

Трупой. Абсолютно. Одиннадцатьг лет, пять месяцев, четырнадцать дней, дружище.

Друг (восхищенно). Ну у тебя и память!

Трупой (ему в тон). Ну у тебя и маразм!

Друг громко и не очень эстетично смеется. Лаборант возвращается в студию, ставит пустую коробку на прежнее место, подходит к магнитофону, включает Тома Вэйтса.

Друг. А ты с тех пор встречал кого-нибудь из наших? Я, честно говоря, нет. Такой я занятой человек, даже сам удивляюсь! Ну что, видел кого-нибудь?

Трупой. Кого-нибудь видел. Но, в общем-то, не приходилось.

Друг. Не понял.

Трупой (громко, как для глухого). Не приходилось, говорю!

Друг. Любопытно узнать, что с ними со всеми сталось.

Трупой (тихо). Сдохли все.

Друг (не расслышал или не понял). Что? Как ты сказал?

Трупой. Катастрофа.

Друг. Катастрофа? Какая катастрофа?

Трупой. Железнодорожная. Все, кто ехал на той большой подводе, погибли.

Друг. На чем ехали? На подводе?

Трупой. Именно. Из деревни в город. С котомкой за знаниями. Из пыли, да на асфальт. Друг. Я что-то не очень тебя понимаю.

Трупой. И правильно делаешь.

Друг. Из какой деревни? В какой город?

Димитрий Львович загадочно прикладывает палец к губам, внезапно подмигивает и блеет.

Трупой (с чрезвычайной .заботой). А родители твои как? Живы-здоровы?

Друг (три раза плюет через левое плечо). Тьфу-тьфу-тьфу. (Три раза стучит по стулу.) Спасибо, вроде всё нормально. (Про себя.) Какая деревня?

Трупой. Береги их. И передавай им большущий от меня привет.

Друг. Спасибо, передам.

Трупой. обязательно передай. Слышишь?

Друг. Да-да, передам, конечно.

Пауза.

Трупой (абсолютно нормально). Выпьешь?

Друг. А есть? С удовольствием!

Трупой. За встречу?

Друг. За встречу. Давай за встречу.

Трупой. А ты не боишься?

Друг. Чего?

Трупой. Да так, мало ли. У тебя сохранились наши школьные фотографии?

Друг. Какие?

Трупой. Не знаю. Разные. Если мне не изменяет моя подростковая память, ты активно увлекался коллекционированием оных.

Друг. Ах, это... Ну да, кое-что осталось, но я, честно говоря, давно туда не заглядывал. Трупой. Куда ты не заглядывал, а?

Друг (улыбается). На склад. В гербарий. Помнишь, Димка, ты называл мои альбомы гербарием?

Трупой. Помню, Ванька. Ну ладно, твое здоровье (Кивает Другу, изящно поднимает воображаемый бокал на высоту глаз, прищуривается, снова кивает.)

Друг (слегка растерянно). А где... А что пить-то?

Трупой. Пей.

Друг. Что?

Трупой. Вино.

Друг. Какое вино?

Трупой. Красное. Французское. Шато «Тур Дю Па Сан Жорж» восемьдесят шестого года. Друг. Ты что, издеваешься? Это юмор такой, да?

Трупой. Нет. Когда ты сможешь дать мне эти тографии?

Друг. Какие? Школьные?

Трупой. Да.

Друг. А зачем? Посмотреть? Переснять?

Трупой. И негативы тоже.

Друг. Негативы я не храню.

Трупой. Неужели?

Друг. Не все, конечно, я имел в виду те, старые, школьные, я давно уже потерял их где-то...

Трупой. Где?

Друг. Где-то, давно, не помню, такое ощущение, что у меня их никогда не было.

Трупой. Правильное у тебя ощущение, Ваня. (Встает и выходит из комнаты в противоположную кованой двери сторону.)

Друг (вздрагивает). Что? (Поднимает голову, оглядывается, снова опускает; сидит скорбно и неподвижно.)

Свет в комнате гаснет крайне медленно.

8.

Лаборант подходит к индийскому батику, откидывает его, открывает дверь, исчезает. Долгая пауза. Катушка с Томом Вэйтсом продолжает крутиться на магнитофоне, продолжает звучать музыка, обращенная только к пустой студии, рыбкам в аквариуме и декоративной крысе. Длится все это невыносимо долго, наконец - звук привычного короткого поворота ключа в английском замке первой двери, противный петельный скрип, глухой шорох набитого ватой дерматина о цемент, шаркающие в пыли шаги, толчок, волна выталкиваемого воздуха, прозрачный перезвон маленького китайского колокольчика второй двери – Димитрий Львович Трупой медленно входит в студию в полуподвале - входит, останавливается на пороге, пару раз шмыгает носом, бренчит ключами, опуская их в карман, делает два исключительно ленивых приседания, вытягивая вперед руки, затем некоторое время стоит в абсолютной неподвижности, и только после этого входит в зону видимости, точнее, в полосу света, отбрасываемого лампой дневного освещения над внушительных размеров аквариумом, и свет этот, плавно истекающий в мир, освещает детали, как то: тонкие длинные пальцы Димитрия Львовича, растегивающие наглухо застегнутый плащ черног цвета, большой черный полиэтиленовый пакет почти такого же размера, что и пакет для костюма, слегка более вдохновенное лицо, однако, чем дольше всматриваешься в это лицо, тем чувствуешь себя все хуже и хуже. Димитрий Львович снимает плащ, вешает его на оловянный крючок, приколоченный ко второй двери, проходит дальше в глубину студии, включает красное освещение над своим рабочим столом, открывает кран холодной воды, поправляет указательным пальцем переносицу очков. Резиновый шланг вздрагивает и выплескивает из себя упругую струю, ударяющую в днище большой, сдвоенной эмалированной раковины.

Димитрий Львович подставляет ладонь, смачивает волосы несколькими быстрыми движениями, поворачивается к стоящему в угл магнитофону, ласково на него смотрит, думает, выключить или нет, решает не выключать, отходит от стола, начинает раздеваться.