Алексей Слаповский
«Развод по-русски»

Действующие лица:

1. ЛЮДМИЛА, жена
2. САМСОН, муж
3. ВИОЛЕТТА, их дочь

Людмила пишет дочери Виолетте. Дочь присутствует на экране в виде неподвижного изображения.

ЛЮДМИЛА. Летка моя, ты только не впадай в ужас, похоже, я развожусь с твоим папой. Никому ничего об этом пока не говори. Я тоже никому, только тебе. Твой отец, возможно, прекрасный человек, замечательный человек, но я всю жизнь терпеть не смогу. С одной стороны, все очень сложно, с другой, все очевидно. Не поверишь, из-за чего упала последняя капля, из-за политики. Папа твой примкнул к одному делу, не буду тебя грузить, дело заметное в масштабе буквально страны, попал в список поддержантов. Поддерживают они явного мерзавца. И в списке вместе с твоим папой полно тоже мерзавцев. Или, как минимум, двуличных людей. И вот я об этом узнаю. Да и вся страна знает, и ты, возможно, читала про это, ты же следишь за новостями с Родины. И я его спросила: Самсон, это что? Это зачем?

Появляется Самсон.

ЛЮДМИЛА. Самсон, это что? Это зачем? Тебя заставили? Кто-то попросил в приказном порядке? Тебе по твоей работе это нужно? (Виолетте). И он сразу страшно злой стал, будто его за руку поймали. Будто уличили. И начал орать. Он же выпил, к тому же. Вопрос, почему выпил? От радости или с горя? Он просто так не пьет, он ничего же у нас не делает просто так. В общем, начал орать: дура, ты ничего не понимаешь!

САМСОН. Дура, ты ничего не понимаешь! Мы все висим на волоске! Сегодня у меня хорошая работа и хорошие деньги, ты имеешь возможность заниматься своей дурацкой благотворительностью, ну, пусть не дурацкой, но за бесплатно, дочь у нас за границей учится, у нас дом нормальный и все нормальное вообще, но я наемник! Я наемный работник, я живу от денег до денег! Завтра меня уберут, и через месяц мы все будем на нуле! Все! И Виолетточка наша останется без образования, а ты наймешься в горничные, уже не ты будешь деньги для нищих и больных собирать, а сама пойдешь с протянутой рукой! А мне вообще хоть в петлю! Ты этого хочешь?

ЛЮДМИЛА (Виолетте). Я ему говорю: только вот не надо выдумывать, что ты это делаешь из-за нас! (Самсону). Только вот не надо выдумывать, что ты это делаешь из-за нас! Тебе это просто нравится – быть на виду, даже такой ценой! Чувствовать себя значительным! А ты подумал, почему в этом списке столько негодяев и откровенных дельцов? По сути – предателей! (Виолетте). Конечно, он начал оправдываться.

САМСОН. Они не дельцы, а активные люди! А если и есть негодяи, то так всегда бывает, к хорошему делу всегда примазывается куча подлецов! Если хочешь знать, это даже признак, что дело именно хорошее!

ЛЮДМИЛА (Виолетте). Представляешь, Леточка, до чего договорился наш умный папа? Чем больше негодяев, тем лучше! Дело, значит, хорошее! Вот это как? Это что в мозгах должно случиться, чтобы человек так изменился? Или он просто защищается? Оправдывает себя? (Самсону). Ты просто ищешь, чем оправдаться! И это тоже признак! Признак того, что ты на самом деле понимаешь, во что вляпался!

САМСОН. Дура! Пошла ты на…

ЛЮДМИЛА (Виолетте). И он меня послал, Леточка! Послал на три, как говорится, буквы. И ушел, и хлопнул дверью.

Самсон стоит вопросительно.

ЛЮДМИЛА (ему). Ушел и хлопнул дверью!

Самсон уходит, хлопнув дверью.

ЛЮДМИЛА. Понимаешь, Леточка, какая дичь? Я, когда училась на режиссерских курсах, мы пьесы разные изучали. Для кругозора. И была пьеса «Любовь Яровая», не помню чья. (Смотрит информацию на том устройстве, с которого пишет письмо). Сейчас посмотрела, Тренёв такой. Там о том, как жена выдала мужа то ли белым, то ли красным, не помню, да и не важно. Я, когда читала, удивлялась, разве же можно дойти до того, чтобы муж стал врагом из-за какой-то политики? И вот в своей собственной жизни вижу: можно, да еще как! Ведь это страшно – обнаружить, что твой близкий человек совсем не такой, как тебе казалось! Значит, я сама и вправду дура, что не разглядела! Понимаешь? И все как-то дико становится. Встретить его, в щечку чмокнуть – дико. Почти четверть века было не дико, а теперь дико! Говорить с ним, как раньше, о чем-то домашнем – дико. Завтраком и ужином его кормить – дико. А что-то другое, ты понимаешь, что я имею в виду, – тем более дико! Невозможно даже уже. Я очень надеюсь, что у тебя с твоим Марком будет не так. Или ты с ним не думаешь о будущем? Можешь не отвечать, это твое личное дело. Само собой, папе о том, что я написала, ничего не говори. Да, я уже все почти решила, но есть какие-то сомнения. Мне надо определиться. А ты пока ничего не знаешь, хорошо? Я очень скучаю. Сама бы к тебе приехала, раньше бы попросила у него денег, сейчас – дико. Вот до чего дошло. Не женой себя чувствую, а содержанкой. Это как – в моем-то возрасте? Ну, или горничной, кухаркой… Но ты не дергайся, Леточка, спокойно живи и учись. Все наладится. В конце концов, все живы-здоровы, это главное. Целую тебя. Может быть, вечером мы вместе с ним выйдем на связь, не удивляйся, если я не подам вида. Пока так надо. Целую еще раз. Твоя глупая мама.

Слышится пикающий звук. Так сигналит стиральная машина, закончившая работу. Или микроволновка, или еще что-то хозяйственно-бытовое. Людмила уходит.

Появляется Самсон.

САМСОН. Добрый вечер, любимая моя Виолетта Самсоновна, как поживаете? Я поживаю отлично, спасибо, что спросили. Я поживаю хреново, Летка. И мне некому об этом рассказать. Тебе я должен про такие вещи рассказывать в последнюю очередь. Но почему? Вот мои родители развелись, было – как кирпичом по башке. Сынок, мы разводимся и разъезжаемся, вернее, папа уезжает. Вырастешь – поймешь. Блин, да я уже вырос, мне почти восемнадцать было уже тогда! Можно было заранее как-то объяснить? Но ведь правда, я вырос и да, я понял. Я понял жестокую вещь – папа был прав. Он до сих пор счастлив с другой женщиной, и я за него рад. Маму мне жалко, очень, я ее люблю, но она сама виновата. Это объективно. Ты и сама знаешь, Летка, какая она нудная. Помнишь, как она напяливала на тебя свитерки и шарфики? А как еду в тебя пихала? Съешь огурчик, это полезно! И меня так же в детстве терзала. Съешь огурчик, Самсончик. И я ведь ничего не имел против огурчиков. Я их даже любил. Но она так их совала, таким тоном это говорила… Как дебилу какому-то. И так настойчиво, прямо со злостью даже, как прямо нацист в концлагере – ешь, ешь, ешь, сволочь! Нет, сволочь она не говорила, но я по сути. Меня это парило страшно, я возненавидел эти огурчики! Я к тому, что история повторяется, твоя мама копия моей, даже странно. Один в один. Она прекрасный человек, чудесный, умный, она любит свою работу гуманную, еще бы не любить, ей ничего практически не надо делать, ей деньги дают в ее этот фонд – подо что? Под мое имя! Знают, чья жена, вот и дают. Но при этом она как-то обесцветилась, Летка. Он, может, в своем фонде себя показывает, не знаю, но в целом она увяла. Ты не знаешь, какой она была, хотя, может, еще помнишь. Фонтан, фейерверк, вулкан, праздник, который всегда с тобой! А теперь… Нет, теперь она тоже всегда со мной. Серьезно, я будто все время под камерой наблюдения. Приглядывается ко мне, будто что-то хочет увидеть… Преступный умысел. Я до галлюцинаций дохожу уже. Вот еду сейчас в машине, я и водитель, а кажется, что она тоже тут где-то сидит и смотрит, что я такое пишу. Жуть какая-то. Но я ведь в самом деле преступник как бы, Летка. Ты все равно об этом узнаешь, лучше раньше. Появилась женщина. Девушка. Нет, она не совсем, как ты, она старше. Но молодая очень. Со стороны пошло выглядит, понимаю, все с внешней стороны выглядит хуже, чем есть. Дело не в ее молодости и красоте, хотя фактор важный, врать не буду. Она меня понимает. Нам есть, о чем поговорить. А с твоей мамой мы давно уже молчим. Она считает, что главное – исполнять супружеский долг. Я не в плане того, о чем ты подумала, хотя и это тоже, а вообще. У нее просто на лбу написано: я жена, которая честно исполняет свой долг. А долг – готовить, наводить в доме порядок. Шторы новые купить. Я вот приезжаю недавно, у меня события кое-какие в жизни, разные мысли, идеи, поделиться хочется, а она…

Появляется Людмила.

ЛЮДМИЛА. Ничего не замечаешь?

САМСОН. Прическу изменила?

ЛЮДМИЛА. Нет.

САМСОН. Что-то купила?

ЛЮДМИЛА. Неужели не видишь?

САМСОН. Что?

ЛЮДМИЛА. Да вот же, перед глазами твоими!

САМСОН. Стол другой? Мне прежний тоже нравился.

ЛЮДМИЛА. Стол тот же самый! Посмотри выше!

САМСОН. Сдаюсь, не вижу!

ЛЮДМИЛА. Да шторы же! Шторы! Нравятся?

САМСОН. А были какие?

ЛЮДМИЛА. Были фиолетовые, а эти сиреневые!

САМСОН. Мне кажется, одинаково.

ЛЮДМИЛА. Совсем другой оттенок! Сразу стало светлее, ведь да?

САМСОН. Может быть…

ЛЮДМИЛА. И недорогие! А выглядят дорого.

САМСОН. На миллион. Я бы съел чего-нибудь.

ЛЮДМИЛА. Сейчас будет. Я рыбу запекла. Сибас. Знаешь, в чем анекдот? Я такую рыбу видела в другом магазине. Симпатично выглядит. Написано – лаврак. И цена нелепая совершенно, космическая. А еще в один заехала, смотрю – точно такая же. Называется – бранцино! Красиво! Бранцино! И тоже цена ого-го какая. Я постояла, постояла, не купила. Форель какая-нибудь, и то дешевле. А в третьем опять то же самое, но сибас. Да что за ерунда? Лезу в Википедию, что оказывается? Лаврак, бранцино, сибас – одна и та же рыба! Вопрос – за что они берут такие деньги? Ответ – за название. И во всем так! Кушать будешь?

САМСОН. Что?

ЛЮДМИЛА. Рыбу! Ты меня не слушал?

САМСОН. Я просто устал. Буду, конечно, с удовольствием. Спасибо.

Людмила уходит.

САМСОН. Понимаешь, Леточка? Общаемся, вроде бы, но как-то пусто. Ни о чем. Я, конечно, выгляжу ябедником, последнее дело – жаловаться дочери на ее мать. Но я с тобой всегда был откровенным, ведь так? И насчет Марка твоего говорю откровенно – не понимаю! Кто он? Чего хочет от жизни? Какая у него цель? Или это просто секс? Но вы почти уже полгода вместе, а время идет. Я не о том, что надо замуж, но один вариант всегда отодвигает какой-то другой, реальный. А жизнь состоит из реальных вариантов, а не из наших представлений… В общем, Леточка, я честно хочу предупредить, что в моей жизни намечаются большие перемены. Есть один процент сомнений, этот процент я еще не обдумал. Поэтому отдельная просьба – ничего пока не говори маме. Хорошо? Возможно, мы будем сегодня еще общаться с тобой, не удивляйся, если я буду вести себя, как обычно. Пока так надо. Обнимаю тебя, очень хочу увидеть. Возможно, кстати, через месяц приеду, сейчас решается. Целую, мой котик, мой Летик, до новых встреч в эфире, Виолетта Самсоновна!

С этими словами Самсон уходит.

Появляется Людмила. С таким видом, будто хотела что-то сделать, но забыла, что. Стоит так некоторое время. Слышит звук въезжающей во двор машины. Смотрит в окно.

Входит Самсон.

САМСОН. Привет.

ЛЮДМИЛА. Привет. Ужинать будешь?

САМСОН. Нет, я встречался с людьми там… Поужинал заодно.

ЛЮДМИЛА. Хорошо.

Людмила уходит. Самсон тоже – в другую сторону.

Звук вызова на связь. Лицо Виолетты на экране оживает.

ВИОЛЕТТА. Ау, есть кто? Мам, пап, вы где?

Входит Людмила.

ЛЮДМИЛА. Я тут. Привет.

ВИОЛЕТТА. Привет. Папа дома?

ЛЮДМИЛА. Дома, сейчас. Папа, где ты там? (Виолетте). Ты помнишь, о чем я писала? О чем просила тебя?

ВИОЛЕТТА. Помню, не волнуйся.

Входит Самсон. Садится рядом с Людмилой.

САМСОН. Привет, Летик.

ВИОЛЕТТА. Привет. Как у вас, что?

САМСОН. Да все то же. Я работаю, мама – всякие дела. Живем.

ЛЮДМИЛА. Жарко очень было, но сейчас хорошо. У вас как там?

ВИОЛЕТТА. Тоже жарко было. Но мне все равно, я три дня дома сижу, задание делаю. Тут кондиционер, нормально.

ЛЮДМИЛА. Как у Марка дела?

ВИОЛЕТТА. Все ок.

ЛЮДМИЛА. Давно его не видела, он не дома?

ВИОЛЕТТА. Дома, сейчас! Марк! Марк, кам хир! Бурейя гяль!

САМСОН. Это ты на каком?

ВИОЛЕТТА. На турецком. (В сторону). Марк, кэн ю кам? (Родителям). У него турецкий, немецкий и немного английский, у меня русский и английский, теперь тоже турецкий немного. Я турецкий и немецкий учу, он русский. Но чаще на английском.

САМСОН. Постой, он турок, что ли?

ВИОЛЕТТА. Ну да. (В сторону). Да, слышу, скажу! (Родителям). Он сейчас подойдет.

САМСОН. Пусть не торопится. Ты с ним полгода, и здравствуйте – турок!

ЛЮДМИЛА. Он же почти блондин, глаза голубые.

ВИОЛЕТТА. И чего? Не блондин, а рыжеватый. Там таких полно. Но он с родителями давно уехал. В чем проблема?

САМСОН. Ты не говорила!

ВИОЛЕТТА. А вы не спрашивали.

САМСОН. Мусульманин?

ЛЮДМИЛА. Это, конечно, не самое важное. Но тоже существенно.

ВИОЛЕТТА. Мы вне религии оба.

САМСОН. Ты крещеная!

ВИОЛЕТТА. И?

САМСОН. Летка, послушай меня. Вне религии! Они все вне религии, пока не дойдет до дела, а чуть что – сразу все проявляется!

ВИОЛЕТТА. Чуть что – это что?

САМСОН. Да все! Ты оглянись, идет борьба цивилизаций! Христианский мир – мусульманский мир! А с третьей стороны Китай, и вся эта жуткая Азия юго-восточная, где вообще в бога не верят, ничего святого у них нет. Дойдет до войны – будут нас резать и живьем жрать!

ВИОЛЕТТА. Пап, прости, ты из какой пещеры вылез? Ты о чем?

ЛЮДМИЛА. Лета, не надо так! Папа беспокоится, я тоже!

САМСОН. Внук турок будет, спасибо!

ВИОЛЕТТА. Какой еще внук, ты чего?

САМСОН. Я в будущее гляжу!

ЛЮДМИЛА. Может, мы приедем? И почему он Марк, на самом деле его как зовут?

ВИОЛЕТТА. Марк. Я другого имени не знаю.

САМСОН. А по паспорту?

ВИОЛЕТТА. Понятия не имею. Интересно, кстати. (В сторону). Марк, иди сюда с паспортом! Марк, бринг дайнен Пасс мит!

ЛЮДМИЛА. Не надо! Давай с тобой поговорим, а потом уже с ним.

ВИОЛЕТТА. Родители, вы чего? Вы меня пугаете!

САМСОН. Нормальная реакция!

ВИОЛЕТТА. Мам, если бы папа турок был или араб, ты бы за него не вышла, что ли?

САМСОН. Нет никаких если! В жизни все реально и в единственном экземпляре, ясно? Без если! Потому что жизнь одна вообще!

ВИОЛЕТТА. Я маму спросила!

ЛЮДМИЛА. Начнем с того, что папа все-таки не турок.

ВИОЛЕТТА. А кто? Ты с ним знакомилась, паспорт спрашивала? Вероисповедание, еще что-то? Резус-фактор? Пап, а ты?

САМСОН. Незачем, и так все ясно было!

ВИОЛЕТТА. И мне все ясно! (В сторону). Да, хорошо, гут! (Родителям). Сейчас подойдет.

САМСОН. Не надо! Я хочу осмыслить ситуацию!

ВИОЛЕТТА. А чего тут осмыслять?

Молчание.

ВИОЛЕТТА. Вы еще здесь?

САМСОН. А ты не видишь?

ЛЮДМИЛА. Лета, главное – ты ведь любишь его?

ВИОЛЕТТА. Он меня устраивает.

ЛЮДМИЛА. То есть вариант не окончательный?

ВИОЛЕТА. Мам, вообще не тема! Что такое окончательный?

САМСОН. Как у нас с мамой! Могут быть всякие… Осложнения. Жизнь есть жизнь. Но мы с ней люди… одного рода! Мы заодно в каком-то смысле.

ВИОЛЕТТА. Плюс любовь.

САМСОН. Само собой!

ЛЮДМИЛА. Папа прав, бывает всякое, мы давно вместе, но у нас при этом… Общая ментальность, так скажем.

ВИОЛЕТТА. Я за вас рада! (В сторону). Да, иди, пока не отключились!

Самсон нажимает на клавишу, экран выключается.

ЛЮДМИЛА. Зачем?

САМСОН. Не хочу его видеть!

Людмила тянется к клавише.

САМСОН. Не трогай!

ЛЮДМИЛА. Я камеру отключу. (Нажимает на клавиши). Даже не попрощались, неудобно. Лета, я тут, слышишь?

ВИОЛЕТТА (голос). Да, вы пропали куда-то.

ЛЮДМИЛА. Камера барахлит. Наладим, потом поговорим, хорошо? Целую тебя, пока.

ВИОЛЕТТА. Пока-пока!

Пауза.

ЛЮДМИЛА. В конце концов, Турция – это та же Европа.

САМСОН. Ага, да! Тебе про Османскую империю рассказать? Как они Европой стали?

ЛЮДМИЛА. Я знаю. Но это история.

САМСОН. История!.. Ладно, в самом деле, ничего страшного не случилось. Сегодня турок, завтра индиец, дело молодое.

ЛЮДМИЛА. Лета девочка постоянная. Есть не хочешь?

САМСОН. Нет, спасибо.

ЛЮДМИЛА. Ты извини, я готовлю редко теперь. Охота пропала. Сама ем что придется, и тебя нормально не кормлю. Скверная жена.

САМСОН. Да ладно, ерунда.

ЛЮДМИЛА. Раньше нас много было… Я, ты, Лета, Виталик… Недавно белье постельное решила обновить, смотрю, выбираю – нам, Лете… И Виталику… Будто забыла, что он… (Вытирает слезы).

САМСОН. Не надо. Я сам иногда… Недавно кофе пью утром, что-то смешное прочитал, хотел позвать – Виталя, иди сюда, глянь… А Витали нет. Два года уже почти, а все никак…

ЛЮДМИЛА. Хоть сто лет пройдет, это навсегда теперь.

САМСОН (обнимает ее). Ну и все, все. Все. Он с нами как бы.

ЛЮДМИЛА. Как бы.

Они стоят так некоторое время. Потом у Самсона звонит телефон, он достает трубку, смотрит. Отвечает.

САМСОН. Сейчас перезвоню. (Уходя). Поработаю еще.

ЛЮДМИЛА. Да. (Вслед). Брат звонил, спрашивал, почему ты в этом списке.

САМСОН. Что сказала?

ЛЮДМИЛА. Чтобы у тебя спросил.

САМСОН. Правильно. Спросит – отвечу!

Самсон уходит. Людмила, постояв, тоже уходит.

На экране появляется лицо Виолетты. Самсон пишет ей письмо.

САМСОН. Летка, привет, сразу к делу. Ты зачем про турка этого рассказала? Ты что, хочешь нас этим примирить? На почве общей вражды к турку? И он точно турок? Скажи только мне, я маме не скажу. Может, разыгрываешь? Короче, проясни. … Спасибо, что не выдала, что я тебе пишу. Как видишь, у нас с мамой внешне все нормально. Она мне, как ни крути, родной человек, я хочу ее как-то подготовить. Подвести базу. Она тут еще сегодня про Виталю вспомнила, как я ее обижу в такой момент? Виталя – наша не зарастающая боль, для тебя тоже, с этим теперь ничего не сделаешь. И до сих пор, между прочим, повод для спекуляций. Как же, сын известного и богатого отца на «гелендвагене» разъезжал! А при чем тут «гелендваген», при чем тут что чей-то сын? В аварию может попасть любой человек. Права у него уже были, ни наркоты, ни алкоголя в крови не нашли, – нет, людям надо даже над смертью поехидничать! Все злые стали, Лета. Очень злые. Но вернемся к твоему Марку. Я понял причину своего неприятия. Мне важно знать, что ты с ним планируешь. И если у тебя вдруг серьезные планы, то у меня есть одно важное предупреждение. Наверняка ты думаешь, что исправишь его недостатки. Мы все так думаем. Вот твоя мама. Прости, что опять про нее, но как иначе? Я вынужден быть честным. Во имя тебя в том числе. Я видел, что твоя мама провинциалка. Дочь продавщицы и шофера, что ты хочешь. Нет, они нормальные, хорошие, но я про уровень. Я видел, что мама твоя простая очень, без особенного кругозора, хотя при этом с такой, я бы сказал, интеллектуальной внешностью. Вот выражение есть – ум в глазах светится. А у нее ум светился во всем теле, это я вне эротики, ты сама понимаешь, ты такая же красивая, хоть и намного более умственно развитая. Она выглядела такой, я бы сказал, юной кандидатшей наук. С очками особенно, когда надевала. И я подумал: ну, душа у девушки есть, внешность тоже, а остальное разовьем. Я ошибался! Я забыл про характер! Характер, Лета, не поддается переделке! Эта вот упертость провинциальная, узость, упрямство. И ограниченность. Ты не представляешь, как она наехала на меня после нашего с тобой разговора! Это ты, говорит, во всем виноват.

Появляется Людмила.

ЛЮДМИЛА. Это ты во всем виноват!

САМСОН. Да? С больной головы на здоровую? Ты учила ее толерантности, либерализму гнилому своему – получи теперь!

ЛЮДМИЛА. Ты виноват тем, что своей крайне правой и ксенофобской позицией отторг ее! Она назло тебе это сделала! Почему, если ты ее патриотизму учил, она за границу уехала?

САМСОН. С моего благословения! Она языки учит, а языки врагов надо знать! А работать будет здесь, я ей место уже подготовил!

ЛЮДМИЛА. Ни за что! Пусть лучше в Турцию уедет со своим турком! Пусть он ее третьей женой сделает! Все лучше, чем в нашей богом забытой стране!

САМСОН. Эта страна тебе все дала! Счастливое спокойное детство, возможность поехать в Москву учиться! Ведь поступила же, и даже без блата, оценили твои скромные, прямо скажем, способности! А если у тебя теперь комплекс неполноценности, то я не виноват, я не мешал тебе двигаться вперед и развиваться! Понятно, тебе некомфортно теперь рядом со мной!

ЛЮДМИЛА. Не меняй тему! Ты добил нашу дочь тем, что попал в позорный список! Это навсегда останется в истории!

САМСОН. И горжусь! Позорный – это ты его так называешь, и твои друзья в интернете, которые злобствуют от бессилия! Мы работаем, мы что-то делаем, мы – караван, а они собаки! Лайте, на здоровье!

ЛЮДМИЛА. Гитлер тоже говорил: мы дороги строим, промышленность возрождаем, а вы мешаете своей критикой! И к чему эту привело?

САМСОН (Виолетте). Лета, я чуть не ударил ее, если честно. Впервые в жизни был готов ударить. Сравнивать нашу страну с фашистской Германией – мерзко и подло! Я не ожидал, что твоя мама способна на такие вещи. То, что она в интернете с другими болтает – на здоровье, но мне… Мне в лицо, в глаза, будто я тоже пособник Гитлера какого-то! Но я сдержался. (Людмиле, с достоинством). Людмила, дорогая, списываю это вот твое оскорбление на эмоции, на твое состояние, вызванное нашей дочерью. Состояние – понимаю и даже отчасти разделяю. Но такие вещи больше не произноси, хорошо? Даже в запале полемики. Иначе мы с тобой дойдем до крайностей. Вон Стахевичи насмешили всех, развелись на почве выборов. Она ему: если ты за этого подлеца будешь голосовать, то сам подлец! А он ей: а ты, если за этого авантюриста будешь голосовать, сама авантюристка! Слово за слово, пошли голосовать, а оттуда прямиком в загс разводиться. А теперь детей делят, там трое и все несовершеннолетние. Ну, Стахевич детей, конечно, отожмет, не на того эта дурочка напала! Ты что, так же хочешь? (Виолетте). Вот таким образом, Лета, я обозначил ей тему развода. Даже не для того, чтобы понять ее отношение, как-то само получилось. Но она тут же: нет, я не хочу переносить общее на личное, политика политикой, а семья семьей!

ЛЮДМИЛА. Нет, Самсон, ты что, я не хочу переносить общее на личное, политика политикой, а семья семьей! Ты мне слишком дорог. В тебе, прости за откровенность, вся моя жизнь.

САМСОН. И ты прости. Прости за то, что сейчас скажу правду. А правда в том, что, когда у человека нет своей насыщенной жизни, он хватается за чужую!

Молчание.

САМСОН. Да, Летка, это было жестоко. Лучше бы я ее ударил. Может, она впервые осознала трагедию своей жизни. Но каково мне, Летик? Ведь сейчас уйти – все равно, что бросить утопающую. Нет, сначала надо вытащить на берег. Или научить плавать. Этим я и займусь. Все пока сугубо между нами, хорошо? Я гружу тебя, я это знаю, но и ты ведь сильно нагрузила меня своим турком. Я одного хочу – чтобы ты потом не раскаивалась всю жизнь. Целую тебя крепко, скучаю. А родители у него верующие или как? Я просто спрашиваю. И кто они, ты знаешь? Еще раз целую, пока.

Звонит телефон. Самсон выключает изображение, берет трубку.

САМСОН. Поздно, но не сплю. Говори.

Уходит, слушая. Появляется Людмила. Возникает изображение Виолетты. Людмила пишет ей письмо.

ЛЮДМИЛА. Леточка, надеюсь, ты не обиделась, что я тебя не поддержала? Но я ведь не возмущалась, я ничего не запрещала, это твоя жизнь, я могу только советовать. Тем не менее, психологи утверждают, что, когда дети совершают экстравагантные поступки, это обычно реакция на то, что в семье не все благополучно. Но это ведь не экстравагантный поступок? Ты не собираешься замуж за Марка? Я скажу то, что обычно не говорят женщины. Они всегда говорят, что нужно выбирать сердцем. Нет, Лета, выбирать надо умом. Любить – да, можно и нужно сердцем. Но при этом помнить, что любовь проходит. Как дождь. Дождь пройдет, а вот лужа останется. Понимаешь? Я ни в коем случае не имею в виду, что я раскаиваюсь, что вышла замуж за твоего отца. Ведь у меня была великая награда, родился Виталик, родилась ты. Виталик побыл с нами только восемнадцать лет, но, знаешь, я вот ходила к психологу одному, он сказал так: да, ваш сын ушел в небытие, но небытие и есть небытие, оно для вас ничто, зато у вас было целых восемнадцать лет счастья, которые никто не отнимет… Мне не стало после этого лучше или спокойней, Лета, но мне стало как-то понятней. Как-то… Не знаю. Этого не объяснишь. И тем подлее то, что твой отец напоминает мне, что будто бы я виновата. Будто я дала ему эти проклятые ключи от машины. Я виновата только в том, что была дома. Он сказал, что ненадолго уедет. И что? Это же было не в первый и не в последний раз. То есть в последний… И «гелендваген» этот проклятый он раньше брал, все было нормально. Но именно это твой папа мне припомнил сегодня. Опять ударил в больное место.