Алексей Слаповский
«Две сестры»

Действующие лица:

• РЕГИНА, старшая сестра, 80 лет

  ИЗОЛЬДА, младшая, 75 лет

  ГЕРМАН, 82 года

  И голос Элен

Гостиная в старой московской квартире старого московского дома. На самом деле старина тут выглядит как новенькая – антикварная мебель в полном порядке, будто это музейная экспозиция. На стенах висят картины, занимая все свободное пространство. Самые разные стили и жанры. Регина наводит порядок – пылесосит пол, протирает мебель, расставляет вазочки и фигурки, которые не просто для интерьера, это тоже произведения искусства. Одета Регина в простое, но хорошо сшитое платье. Закончив уборку, придирчиво осматривает картины. Меняет две местами. Видит что-то неожиданное.

РЕГИНА. Герман! Гера!

Входит Герман. Регина указывает на одну из картин.

РЕГИНА. Это что?

ГЕРМАН. Где?

РЕГИНА. Вот это. Это – что?

ГЕРМАН. Сазонов. «Горы утром».

РЕГИНА. Нет. Вот это, рядом, желтое?

ГЕРМАН. Это? Это… Сейчас посмотрю.

Хочет подойти к картине. Регина останавливает его.

РЕГИНА. Нет-нет-нет-нет, постой! То есть ты, значит, даже не помнишь, кто это и что это, но оно у тебя висит?

ГЕРМАН. Чего тебе не нравится?

РЕГИНА. Когда ты ее повесил?

ГЕРМАН. Понятия не имею. Может, лет двадцать назад. Мне кажется, она всегда тут висела.

РЕГИНА. Ты издеваешься? Всегда тут висело это безобразие – и я не видела?

ГЕРМАН. Почему безобразие? В самом деле, кто это?

Хочет подойти, Регина не дает.

РЕГИНА. Нет-нет-нет, постой! Значит, она всегда тут была?

ГЕРМАН. Ну да.

РЕГИНА. А я не видела?

ГЕРМАН. Выходит, так.

РЕГИНА. Если это так, если эта дрянь, уж прости за откровенность, тут всегда висела, а я не видела, значит – что?

ГЕРМАН. Что?

РЕГИНА. Вот я и спрашиваю – что?

ГЕРМАН. Что что, не понимаю?!

РЕГИНА. Это значит – у меня маразм. Я рехнулась. Ты это хочешь сказать?

ГЕРМАН. Я вообще ничего не хочу сказать. Не нравится – сними.

Хочет уйти.

РЕГИНА. Герман, стой! Варианта два – или ты повесил ее недавно, или давно, но я не замечала. В первом случае все понятно, во втором – я рехнулась.

ГЕРМАН. Хорошо. Я повесил ее недавно.

РЕГИНА. Неправда! (После паузы). Это унизительно, Герман!

ГЕРМАН. Что?

РЕГИНА. Ты считаешь, что я выжила из ума?

ГЕРМАН. Регина Ивановна, вы охренели? Вы чего наезжаете на меня?

РЕГИНА. Объясняю. Здоровому человеку, Герман, не стесняются сказать, что у него признаки маразма, если они у него есть. Но ты стесняешься мне это сказать, значит, считаешь, что я больная и что со мной нельзя говорить, как с нормальной! И это унизительно, Герман! Потому что на самом деле я сама знаю, что у меня – да, признаки маразма! Деменция старческая на носу! Но я намерена держать ситуацию под контролем! А ты не хочешь мне помочь!

ГЕРМАН. Чем? Тоже с ума сойти?

РЕГИНА. Вот! Наконец-то! Тоже! Ты признался! Считаешь меня идиоткой? Выжившей из ума?

ГЕРМАН. Регина, красавица моя…

РЕГИНА. Не надо! Не надо меня успокаивать, Герман! Я прекрасно вижу, что происходит! Еще лет десять назад ты сказал бы мне: Регина, отстань, это мои картины, как хочу, так и вешаю! Ты послал бы меня к черту!

ГЕРМАН. Десять лет назад мне было всего семьдесят два. Молодо-зелено.

РЕГИНА. Ты и сейчас не в гроб ложишься. Не уходи от темы – что изменилось? Почему ты перестал мне хамить и грубить?

ГЕРМАН. Я хамил и грубил?

РЕГИНА. Всегда. Всю жизнь. И вдруг перестал. Почему?

Герман пожимает плечами.

РЕГИНА. А я объясню, почему. Детям и больным не грубят и не хамят. Значит, ты считаешь, что я или впала в детство, или больная. Так?

ГЕРМАН. Если тебе хочется – могу нахамить. Дура.

РЕГИНА. Не верю.

ГЕРМАН. Идиотка.

РЕГИНА. Не верю!

ГЕРМАН. Тупая стерва! Забыла? Раньше, когда я злился, всегда называл тебя тупой стервой. Вот и получи опять.
РЕГИНА. Раньше ты говорил это от души, Герман! От чистого сердца! Ты с порывом это говорил! Ты аж скалился, как пес цепной: тупая стерва! Так говорил, что я тебя убить хотела! А сейчас – равнодушно! Формально! Тупая стерва. Как диагноз. И это страшнее, чем оскорбление, Герман! Это признание факта.  

ГЕРМАН. Региночка, ты помнишь, с чего разговор начала?

РЕГИНА. Прекрасно помню – с картины! Я не настолько больная, как тебе хочется!

ГЕРМАН. С этой картины?

РЕГИНА. Да.

ГЕРМАН. Я вспомнил. Вспомнил! Это Степан Корзун. Авангардист, фокусник, у него все картины с двух сторон. Трюк такой. Повисит картина одной стороной, потом поворачиваешь… (Подходит к картине, поворачивает). Вот, пожалуйста! Она все время так висела, а недавно я вспомнил про вторую сторону и повернул.

РЕГИНА. Недавно – когда?

ГЕРМАН. Ну… Неделю назад… Или год назад, какая разница? Регина, голубка моя, я к этим картинам так привык, что уже не замечаю!

РЕГИНА. Значит, она висела так?

ГЕРМАН. Да.

РЕГИНА. Не помню… Хотя да, точно, она тут была. Не шедевр, прямо скажем.

ГЕРМАН. Слава богу, разобрались!

Он уходит. Регина рассматривает картину. Тикают часы.

РЕГИНА. Герман! Гера!

Герман входит. Регина осматривает его с головы до ног.

РЕГИНА. Ты в этом будешь?

ГЕРМАН. А что?

РЕГИНА. В этих штанах пижамных?

ГЕРМАН. Это не пижамные. Нормальная домашняя одежда. Она сестра твоя, а не… (Ищет слово).

РЕГИНА. Не – кто?

ГЕРМАН. Неважно. Не официальное лицо.

РЕГИНА. Значит, для официального лица ты бы оделся? А для моей сестры можно ходить в чем попало?

ГЕРМАН. Я не понимаю, почему такой фурор? Вы не виделись сколько? Лет пятнадцать?

РЕГИНА. Семнадцать.

ГЕРМАН. Вот. И то потому, что ты мать хоронить ездила. И отношения у вас не идеальные.

РЕГИНА. И что?

ГЕРМАН. Что?

РЕГИНА. Как связаны наши отношения и твои штаны? Если бы отношения были идеальные, ты надел бы костюм?

ГЕРМАН. Хорошо, надену. Она когда приедет?

РЕГИНА. Да уже сейчас почти.

ГЕРМАН. А почему не встречаем? Почему на вокзал не поехали?

РЕГИНА. Она не захотела. Не понимаю, Герман. У вас такая любовь была.

ГЕРМАН. Когда?

РЕГИНА. Тогда.

ГЕРМАН. Ничего не путаешь? У меня – с ней?

РЕГИНА. Ты забыл? Правда, забыл?

ГЕРМАН. Не было ничего, отстань!

РЕГИНА. Думаю, она так не считает.

ГЕРМАН. Пусть считает, как хочет!

РЕГИНА. Увидит тебя – старый, дряхлый, небритый, в пижаме…

ГЕРМАН. Я бритый. Нелепо ходить дома в костюме!

РЕГИНА. Почему? Вот дворяне были, они не позволяли себе шататься дома в трусах и в шлепанцах! Представь, какой-нибудь Андрей Болконский или Евгений Онегин – в трусах!

ГЕРМАН. И с пивасиком у телевизора. Вполне представляю. Сидит и смотрит, как играют «Спартак» и «Зенит». Кричит: мазилы, судью на мыло, отстой! (Смеется).

РЕГИНА. Не смешно.

ГЕРМАН. Да. Болконский кричал бы: «Господа, вы промашку дали, судья не прав, игра не комильфо!»

РЕГИНА. Вот теперь – смешно.

ГЕРМАН. Спасибо.

РЕГИНА. И?

ГЕРМАН. Что?

РЕГИНА. Не хочешь переодеться?

ГЕРМАН. Все равно ведь не отстанешь.

РЕГИНА. Я приставучая, согласна. Как ты это терпишь? Пятьдесят восемь лет терпишь! Ты такой выносливый? Или тебе все равно?

ГЕРМАН. Мне все равно.

РЕГИНА. Отвяжись?

ГЕРМАН. Я так не сказал.

РЕГИНА. А звучит именно так. Неужели тебе не интересно, какая она стала?

ГЕРМАН. Нет.

РЕГИНА. Быть того не может. Я вот в восьмом классе влюбилась в одного – жутко влюбилась. Впервые. Спать не могла, есть не могла. Я бы очень хотела на него посмотреть.

ГЕРМАН. Зачем?

РЕГИНА. Оценить вес прожитой жизни.

ГЕРМАН. Зачем?

РЕГИНА. Я знаю, почему ты в пижаме. Если бы ты оделся, я бы подумала, что ты готовишься к встрече. А ты делаешь вид, что тебя это совсем не волнует.

ГЕРМАН. Меня это совсем не волнует, что дальше?

РЕГИНА. Ты завелся. Когда ты заводишься, всегда говоришь – что дальше?

ГЕРМАН. Чего ты хочешь от меня?

РЕГИНА. Я? Давно ничего не хочу. Тебя это обижает?

ГЕРМАН. Что?

РЕГИНА. Когда от тебя ничего не хотят? Ты сам виноват, ты тоже от меня ничего не хочешь. А женщина всегда хочет, чтобы от нее чего-то хотели. Если мужчина от нее ничего не хочет, она теряет к нему интерес.

Герман молча смотрит на нее.

РЕГИНА. Что?

ГЕРМАН. В паспорт посмотри. Вспомни, сколько тебе лет.

РЕГИНА. Помню без паспорта. И что? Намекаешь, что я уже не должна ничего хотеть? Давай разберемся. Если ты от меня ничего не хочешь, и я от тебя ничего не хочу, зачем мы живем вместе? Может, я твоя фатальная ошибка? Пора бы признаться, Гера. Не мне, я и так знаю, что ты меня давно разлюбил, если любил вообще. Себе признайся. И станет легче, Герман! (Тут же исправилась). Соврала. Станет тяжелее. Знать о себе правду – тяжело. Это удел сильных. Но ты ведь сильный, Герман, ведь так? Или уже нет?

Герман вглядывается в нее.

РЕГИНА. Что?

ГЕРМАН. Может, тебе таблеток каких-то попить?

РЕГИНА. Мелко, Герман! Я же вижу, в тебе просто кипит ненависть! Перестань сдерживаться, выпусти ее!

ГЕРМАН. Ты… Тупая стерва!

РЕГИНА. Вот! Теперь верю!

Герман уходит. Регина подходит к картине Степана Корзуна. Поворачивает ее то так, то так. Желтая сторона ей больше нравится. Оставляет ее.

Герман выходит в костюме.

РЕГИНА. Ты куда-то собрался?

ГЕРМАН. Где моя куртка?

РЕГИНА. Какая?

ГЕРМАН. У меня одна куртка. Белая!

РЕГИНА. У тебя еще пальто. И дубленка.

ГЕРМАН. Куртка где?

РЕГИНА. Выстирала. Она на рукавах загрязнилась.

ГЕРМАН. До лета не могла подождать?

РЕГИНА. Я не хочу, чтобы мой муж выглядел неизвестно кем! И куда ты пойдешь, сестра сейчас приедет!

ГЕРМАН. На здоровье. Целуйтесь, обнимайтесь.

РЕГИНА. Нет, почему сейчас? И куда?

ГЕРМАН. Прогуляться!

РЕГИНА. Ты не ходишь прогуляться. Ты выходишь только по делу. И только со мной. Извини, что напоминаю.

ГЕРМАН. А теперь пойду прогуляться. Без тебя.

РЕГИНА. Ты лекарства пил?

ГЕРМАН. Пил!

РЕГИНА. Тогда нельзя. После них два часа покоя, врач говорил.

ГЕРМАН. Два часа прошло.

РЕГИНА. Разве. Сколько сейчас?

ГЕРМАН. Сейчас… (Смотрит на руку, но там нет часов, достает из кармана телефон).

РЕГИНА. Нет, ты не смотри, ты так скажи – сколько сейчас? И во сколько ты пил таблетки?

ГЕРМАН. Два часа назад!

РЕГИНА. Во сколько?

ГЕРМАН. В девять я их обычно пью! В девять!

РЕГИНА. Значит, сейчас одиннадцать?

ГЕРМАН. Ну да… Наверно.

РЕГИНА (показывает на старинные напольные часы, стоящие у стены, позади Германа). Сейчас половина первого, Герман!

ГЕРМАН (оглядывается). Я про них и забыл. Разве ходят?

РЕГИНА. Не только ходят, но и бьют. В полчаса один раз, а потом столько, сколько часов.

ГЕРМАН. Да? Наверно, тихо?

РЕГИНА. Послушай. Сейчас как раз пробьют.

Они стоят и смотрят на часы. Слышно тиканье. Это длится долго, так долго, что Герман даже вздрагивает, когда часы бьют, хотя бой вполне мелодичен.

ГЕРМАН. И правда… Даже довольно громко… Почему я забыл?

РЕГИНА. Бывает.

ГЕРМАН. Как видишь, прошло больше, чем два часа.

РЕГИНА. Три с половиной. Тебе пора пить другие таблетки.

ГЕРМАН. Прогуляюсь – выпью.

РЕГИНА. Гера, я не могу с тобой пойти. Давай подождем.

ГЕРМАН. Не буду я ждать! Осточертело мне это все! И сестру твою видеть не хочу! И ты меня достала – картина не та, не так висит! И… И часы твои! Все осточертело! Ты спрашивала, чего я хочу? Сдохнуть я хочу! Сдохнуть, поняла?!

Выходит, хлопнув дверью. Регина тоже идет к двери. Оглядывается, смотрит на желтую картину. Подходит, поворачивает менее яркой стороной. Идет к двери. Оглядывается, возвращается, поворачивает картину опять желтой стороной. Звонок телефона, она берет трубку.

РЕГИНА. Иза, приехала? Домофон видишь? Нажми семерку, я открою.

Звонок домофона, Регина идет открывать.

Довольно долго никого нет. Наконец входит Регина. Поворачивается.

РЕГИНА. Ты чего там?

ГОЛОС ИЗОЛЬДЫ. Иду!

Входит Изольда. На ней спортивный синий костюм. О внешности можно сказать одним словом: приятная. Изольда держит в руках тарелку, на которой кусок хлеба и яйцо. Она заканчивает поздний завтрак.

РЕГИНА. Я думала, ты всё.

ИЗОЛЬДА. Ничего, я всегда на ногах ем. Не люблю сидеть, даже на занятиях хожу все время. Они рисуют, а я хожу, смотрю.

РЕГИНА. Преподаешь еще?

ИЗОЛЬДА. Конечно.

РЕГИНА. У меня там каша есть, пшенка с тыквой, хочешь? И сытно, и полезно.

ИЗОЛЬДА. Да нет, уж доем свое, а то пропадет. В дорогу взяла. Неизвестно, чем там кормят, а у меня – яички, курочка, огурчики.

РЕГИНА. Курочка, яички! Всегда так говоришь?

ИЗОЛЬДА. А как?

РЕГИНА. Курица! Яйца!

ИЗОЛЬДА. Чего ты сердишься? Все, я доела уже.

Изольда уходит. Регина нетерпеливо ждет. Тикают часы. Изольда возвращается. Осматривается.

ИЗОЛЬДА. Красиво у вас… Прямо музей! Тут и жить страшно, как бы чего не разбить.

РЕГИНА. Накопилось. Герман ведь даже не коллекционер, просто – дарят благодарные художники. Он многих продвинул. Еще больше продал – в хорошем смысле слова.

ИЗОЛЬДА. Сам не рисует? Не пишет?

РЕГИНА. Немного – для себя. (Смотрит на Изольду). Какие мы разные стали…

ИЗОЛЬДА. Всегда были. Разные отцы.

РЕГИНА. Гляжу на тебя и понимаю, какая я сама старая.

ИЗОЛЬДА (смеется). Умеешь ты приятное сказать!

РЕГИНА. Переодеваться будешь?

ИЗОЛЬДА. Я переодетая. Хотела в платье нарядиться, потом думаю – все равно в дороге ехать, чего я буду? Сразу в удобное оделась, чтобы не колготиться. Зато комфортно было и в поезде, и в метро.

РЕГИНА. Ты на метро приехала?

ИЗОЛЬДА. А что?

РЕГИНА. Взяла бы такси. Или мы бы приехали, Герман иногда машину еще водит.

ИЗОЛЬДА. Не люблю людей утруждать. И деньги тратить попусту. И я специально хотела метро посмотреть, всегда в Москве люблю в метро ездить. Красиво!

РЕГИНА. Не так часто ты тут была.

ИЗОЛЬДА. Ну, и не редко тоже. Лет тридцать назад каждый год почти приезжала, тогда на все дефицит был, доставала для училища краски, растворители, грунтовку, да все буквально.  

РЕГИНА. И не позвонила даже.

ИЗОЛЬДА (подходит к окну). Вид приятный, но темновато. Живого воздуха не видно. Дома, дома… (Поворачивается). Так что случилось, Рега, зачем позвала так срочно? Надеюсь, ничего серьезного?

РЕГИНА. Умираю я.

Изольда взялась руками за грудь, глаза большие, готова заплакать. Регина поднимает руку.

РЕГИНА. Не надо! Все люди умирают, кто раньше, кто позже. Опустим эмоции, перейдем к делу.

ИЗОЛЬДА. Господи… Как же… Что врачи говорят?

РЕГИНА. То и говорят, что я тебе сказала. Без вариантов. И очень скоро.

ИЗОЛЬДА. И не скажешь, что ты больной выглядишь… Господи… (Плачет).

РЕГИНА. Вот теперь я тебя вспомнила. Ты чувствительная. Чувствительным легче – поплачут, и все проходит.

ИЗОЛЬДА. Зря ты так… У тебя, наверно, от мамы, наследственное… Она тоже… А как мучилась перед смертью…

РЕГИНА. Спасибо, утешила.

ИЗОЛЬДА. Да я… Ты что? Я без задней мысли!

РЕГИНА. Может быть. Не могу говорить с тобой, когда ты в этом… Будто в спортзале для пенсионерок. Не трудно переодеться? А то увидит тебя Герман в этой затрапезе…

ИЗОЛЬДА. Да переоденусь, конечно! Изольдочка, я читала, москвичи, которые не бедные, за границу на операцию летают. В Израиль, в Германию.

РЕГИНА. Не хватало мне еще в Германии помереть. Иди, переоденься! В комнате налево от кухни, она твоя будет.

Изольда уходит. Регина ждет. Тикают часы. Изольда возвращается. Регина скептически осматривает ее.

ИЗОЛЬДА. Не нравится? Что ты хочешь, у нас глушь, провинция, ничего приличного купить нельзя.

РЕГИНА. Да нет, нормально. Говорю четко и коротко. Я умираю и не хочу оставить Германа одного. Ты его любила, он тебя любил. Тебя сейчас ничего не держит, маму и мужа схоронила, дети давно выросли, у них как дела?

ИЗОЛЬДА. Хорошо. Маша с мужем и детьми со мной, а Ваня аж за границу…

РЕГИНА. Отлично! И Маше с мужем легче будет, просторней. А ты переезжай сюда и живи.

ИЗОЛЬДА. В качестве кого?

РЕГИНА. В качестве жены Германа.

ИЗОЛЬДА. То есть… После того… После твоей…

РЕГИНА. Нет. Уже сейчас.

ИЗОЛЬДА. Как это?

РЕГИНА. Объясняю. У Германа никого не осталась, но есть дочь двоюродного брата, брат тоже помер, племянница, наследница третьей очереди. И при этом сучка и адвокатша, что одно и то же. Жадная до истерики, это у адвокатов профессиональное – жадность. И она так и кружит над нами, так и кружит! Ждет, не дождется, чтобы всем этим завладеть. Картины, все вот это, а главное – квартира! Пять комнат, исторический центр, представляешь, сколько это стоит?

ИЗОЛЬДА. Даже думать боюсь.

РЕГИНА. Как только я помру, всему конец. И Герману, и квартире.

ИЗОЛЬДА. Региночка, я в ваших столичных хитростях не понимаю. Это фиктивный брак будет, что ли?

РЕГИНА. Нет. Настоящий. Если фиктивный, эта тварь, Элен ее зовут, сейчас все имена коверкают, нет бы Елена, Лена, – Элен! Эта Элен, если фиктивный брак, она сразу почует! Психиатра приведет, докажет вашу с Германом невменяемость и аннулирует брак!

ИЗОЛЬДА. Разве так можно?

РЕГИНА. Помнишь, как мы в детстве говорили? Можно, если осторожно! Советская власть именно так людей и использовала – осторожно. Аккуратно, помаленьку. На этом и погорела. Люди как думали? – если она, власть советская, так аккуратничает, может, она не права? Может, зря мы ей позволяем? И свергли! Да туда ей и дорога, если подумать. Людей не использовать надо, а сотрудничать с ними – и хоть бы один правитель это понял! Нет, Горбачев, может и пробовал посотрудничать – так не понравился! А теперь все проще, все можно – если нагло! И все довольны. Ну, не то, что довольны, а думают – раз власть наглеет, значит права! У нас наглых уважают! Боже ты мой, в могилу смотрю, а все не успокоюсь!

ИЗОЛЬДА. Целую лекцию мне прочла. Ты оппозиционерка, что ли?

РЕГИНА. А ты?

ИЗОЛЬДА. Нам, в нашем Колоярске, сказать по правде, все равно. Лишь бы выжить.

РЕГИНА. Вот! Этого они и добивались – чтобы всем все равно было! Ладно. Итак, Иза, твоя задача: возобновить отношения с Германом. Чтобы он вспомнил свою любовь.

ИЗОЛЬДА. Да не было ничего.

РЕГИНА. Было! Некогда мне врать, скажу все прямо: он тебя любил, а я его у тебя отняла. Признаю. (Выдохнула). Всю жизнь хотела это сказать.

ИЗОЛЬДА. Он сам выбрал…

РЕГИНА. Не сам! И ты это прекрасно знаешь! Некогда юлить, сестра, нет времени! Ты со мной связь навсегда оборвала – из-за чего?

ИЗОЛЬДА. Оборвала не я, ты сама…

РЕГИНА. Неважно! Взаимно! Ты мне простить этого не могла, ведь так? Так?

ИЗОЛЬДА. Ну… Сначала да… А потом Колю встретила… Семья… Дети… Забылось все.

РЕГИНА. Неправда! Если бы забылось, нашла бы способ помириться!

ИЗОЛЬДА. Да как-то… Сначала, конечно, не хотела, а потом… По инерции.

РЕГИНА. Полвека с лишним лет по инерции! Да и я такая же. Дуры мы.

ИЗОЛЬДА. Согласна.

РЕГИНА. Вот и хорошо. Прямо сразу и оставайся, я с ним разведусь, а ты… Ну, и так далее.

ИЗОЛЬДА. Нет, Региночка. Нет, я… Нет, но как? У меня там дом, сад, огород. Даже курятник. По-деревенски живем. Я помогаю, с внуками сидела, а теперь уже с правнуками… Они без меня… Нет. Да и глупость это, Герман… Он ведь не в курсе?

РЕГИНА. Нет. И что я умираю, не знает.

ИЗОЛЬДА. А если он не захочет?

РЕГИНА. Захочет.

ИЗОЛЬДА. Нет. Нет, я… Нет, даже обсуждать не хочу! Я тебе очень сочувствую, я понимаю, но…

Слышно, как хлопает дверь.

РЕГИНА. Молчи. Я тебе ничего не говорила.

Она идет в прихожую. Изольда ждет. Оглядывается, куда бы посмотреться. Смотрится в стекло часов. Поправляет прическу.

Входят Регина и Герман.

ГЕРМАН. Здравствуйте.

ИЗОЛЬДА. Здрасьте, здрасьте!

РЕГИНА. Чего это вы на вы-то? Смешно смотреть.

ИЗОЛЬДА. Давно не виделись, и как-то…

ГЕРМАН. Да… На поезде приехали?

ИЗОЛЬДА. На поезде. Поезд удобный, ночь поспишь – и уже тут.

ГЕРМАН. Да… И как там у вас? Я ведь помню, городок чудесный. Колоярск, да?

ИЗОЛЬДА. Колоярск. Чудесный, да. Не сказать, что прямо рай, но помаленьку лучше становится… Если вспомнить, как раньше было, и как теперь, очень заметное отличие. Молодые не понимают, а я вижу.

ГЕРМАН. Благоустраивается?

ИЗОЛЬДА. Еще как! Везде плитку положили, в центре особенно, каждый год кладут. Почва у нас такая, весной размывает все, а ее опять кладут. Плитку.

ГЕРМАН. Значит, что-то делается у нас в провинции все-таки?

ИЗОЛЬДА. Да конечно! А иногда и делать ничего не надо, все само устраивается.

ГЕРМАН. Это как?

ИЗОЛЬДА. Ну… Вот у нас возле дома будка была, телефон-автомат. И мы на нее жаловались все время. Дома же не у всех телефоны были, а «скорую» вызвать или что-то, мы к будке, а там то трубку оборвут, то нагадят, то… Неполадки постоянные. Я сама в горсовет заявление подавала. Никакого толку, лет двадцать эта история тянулась. А потом у всех сотовые телефоны пошли, она не нужна стала, эта будка, ее снесли давно уже. Понимаете? Сама проблема решилась!

ГЕРМАН. Мудро! Я Регине тоже говорю – не надо горячиться. Власть ей не такая, Москву обезобразили. Подождать надо – все само сменится. Люди в большинстве, конечно, глупые, но это тоже хорошо. Умного ни в чем не убедишь, он на своем стоит, а глупому и объяснять не надо, он и так согласится. И с плохим, и это плохо, но и с хорошим, и это хорошо.

ИЗОЛЬДА. Очень точно заметили.

РЕГИНА. Так, я вижу, дипломатический прием продолжается! Пойдем-ка выпьем!

ИЗОЛЬДА. А тебе можно?

РЕГИНА. Конечно, почему нет? Всем можно – если осторожно!

Изольда понимает ее слова как намек, кивает. Все трое выходят.

Тишина. Тикают часы.

Входят Изольда и Регина. Обе в другой одежде.

ИЗОЛЬДА. Я не виновата, что ему не нравлюсь! Три дня уже – и ничего.

РЕГИНА. Ты сама – хочешь нравиться?

ИЗОЛЬДА. Всякая женщина хочет. Но не любой ценой.

РЕГИНА. Ты – не хочешь. Притворяешься какой-то… Я не знаю. Чтобы ничего не вышло, и чтобы ты спокойно уехала. Ты нарочно ему не нравишься!

ИЗОЛЬДА. Во-первых, я еще не согласилась…

РЕГИНА. Иза, он очень скрытный, но я вижу, у него уже огонек в глазах мелькает!

ИЗОЛЬДА. Правда, что ли?

РЕГИНА (достает телефон). В следующий раз сниму и покажу.

ИЗОЛЬДА. Ты умеешь?

РЕГИНА. Конечно. Мне по работе нужно.

ИЗОЛЬДА. Ты работаешь?

РЕГИНА. И ты работаешь, что удивительного?

ИЗОЛЬДА. Где?

РЕГИНА. Учу рисовать в детской студии, как и ты. А еще стрит-артом занимаюсь. Там у меня молодежь, народ веселый, безбашенный.

ИЗОЛЬДА. Стрит-арт? Улицы разрисовывать? Тротуары?

РЕГИНА. Всё. Дома, заборы, тротуары. Меня один раз в полиции на сутки задержали.

ИЗОЛЬДА. Ты серьезно?

РЕГИНА. Конечно. А потом аж в префектуру вызвали для беседы. Регина Ивановна, вашу мать, прекратите безобразия, чему молодежь учите? Сам префект меня обрабатывал. Я ему: Константин Леонидович, вам сколько лет? Он: ну, шестьдесят, а что? Я ему: вам всего шестьдесят, а вы уже такой старый! Вы всего боитесь! Вы отсюда языком дотягиваетесь до Кремля, чтобы вылизать ему все по самые башни! Не скучно вам? Он так обиделся! Знаешь, они там все – старенькие мальчики. Бывшие ботаники. Им, наверно, в школе пиндюлей давали, вот они теперь и мстят. Или наоборот, сами были шпаной дворовой, все их боялись, но никто не любил, так теперь им еще и любви народной хочется! Сволота, говорить о них не хочу!

ИЗОЛЬДА. А говоришь.

РЕГИНА (машет рукой). Все, закрыли тему. Начнем коучинг. Он же тренинг. Я показываю, ты мотаешь на мозги.

Уходит. Изольда ждет. Регина входит в костюме Германа, который ей не впору. В это время Изольда показывает на картину, хочет что-то спросить и поворачивается к сестре.

ИЗОЛЬДА. А это… Господи, ты чего?

РЕГИНА. Я – Герман. Отрабатываем приемы охмурения.

ИЗОЛЬДА. Ты нарочно? Это глупость, Рега, это… Нелепица! Абсурд какой-то!

РЕГИНА. Да, нелепица, абсурд. А я разве тебе что-то заурядное предлагаю? Я предлагаю выйти замуж за моего мужа. Нелепица, абсурд. Но при этом реальность. И я этим (показывает на себя) подтверждаю эту абсурдную реальность. Невероятно, но факт. Итак, меня нет, я умерла, вы живете вместе. Он приходит. Как ты его встречаешь?

ИЗОЛЬДА. Я… (Нервно смеется). Нет, я не могу… Мне тебя, что ли, Германом называть?

РЕГИНА. Да.

ИЗОЛЬДА (смеется все громче). Здравствуй, дорогой Герман!

РЕГИНА (холодно). Считаешь, у нас вечность впереди? Иза, это ведь не я придуриваюсь, это ты сейчас придуриваешься.

ИЗОЛЬДА. Не могу же я всерьез…

РЕГИНА. Можешь! Если хочешь мне помочь, если любишь меня… Хотя бы по детской памяти… Можешь!

ИЗОЛЬДА (пытается быть серьезной). Ну… А какими словами ты его обычно встречаешь?

РЕГИНА. Одними и теми же всю жизнь. Привет, красавчик.

ИЗОЛЬДА. Смешно. Постой… Ты ведь и тогда его так назвала. Я очень удивилась. Он такой взрослый, целых двадцать пять лет, москвич, приехал к нам преподавать в нашем училище занюханном…

РЕГИНА. Не такое уж и занюханное.

ИЗОЛЬДА. Это я так… В порядке самокритики… Я на него снизу-вверх смотрела, а когда заговорил, чуть не умерла… А ты ему, я помню, ты так и сказала: привет, красавчик!

РЕГИНА. Этим и победила. Да, ты смотрела снизу-вверх. С одной стороны, приятно, с другой – ему доказывать уже ничего не надо было. Яблочко созрело, только сорвать. А я ему: привет, красавчик! Как младшему. Как несерьезному. Ему, конечно, захотелось доказать, что не младший и не серьезный. А потом… (Смеется).

ИЗОЛЬДА. Что?

РЕГИНА. Не могу рассказывать.

ИЗОЛЬДА. Не рассказывай.

РЕГИНА. Хочется! Я это никому не рассказывала. Но всегда хотелось.

ИЗОЛЬДА. Расскажи.

РЕГИНА. Не знаю… Хорошо. Когда мы с ним… Когда дошло до близости…

ИЗОЛЬДА. А можно и не рассказывать.

РЕГИНА. Нет уж, раз уж начала… Когда дошло до близости – во всех смыслах, когда мы с ним…

ИЗОЛЬДА. Я поняла.

РЕГИНА. Я увидела у него… Как сказать… Орудие любви…

ИЗОЛЬДА. Рега!

РЕГИНА. Могу и по-другому назвать.

ИЗОЛЬДА. Не надо!

РЕГИНА. Когда я увидела, оно мне показалось таким прекрасным…

ИЗОЛЬДА. Хватит!

РЕГИНА. А что такого? Ты дослушай, никакой пошлости в этом нет. Мне, конечно, сравнить не с чем было, но я же античные скульптуры рассматривала… И еще был один случай…

ИЗОЛЬДА. Хватит!

РЕГИНА. Так вот, я ему тогда сказала: надо же, он у тебя тоже красавчик! Нет, правда, совершенно античные формы, идеальная геометрия!

ИЗОЛЬДА. Рега, я прошу!

РЕГИНА. Все, все, не буду. А у твоего красивый был?

ИЗОЛЬДА. Фу, я умру! Нашла о чем спрашивать!

РЕГИНА. Некрасивый, да?

ИЗОЛЬДА. Не знаю! Никогда не видела!

РЕГИНА. Шутишь?! Даже странно…

ИЗОЛЬДА. Ничего странного! Странно то, что ты видела!

РЕГИНА. Я не только видела, я…

ИЗОЛЬДА. Рега, имей совесть! Давай выпьем что-нибудь. В смысле – чаю.

РЕГИНА. Успеем, он сейчас придет. Итак, я вхожу, то есть Герман входит. Достаточно сказать ему – привет.

ИЗОЛЬДА. Привет.

Регина снимает пиджак, бросает его на стул, садится в кресло.

РЕГИНА. Ну?

ИЗОЛЬДА. Что?

РЕГИНА. Я в ботинках. У меня артрит. Нагибаться трудно.

ИЗОЛЬДА. Ты ему ботинки снимаешь?

РЕГИНА. Да. И даю тапочки. Это не унизительно, потому что – ритуал. Ритуалы сближают.

ИЗОЛЬДА. И пиджак ты всегда… Пиджак он всегда так бросает?

РЕГИНА. Да. Тоже ритуал. Надо убрать, повесить в шкаф. И принести чай. Он, когда с улицы, всегда пьет чай здесь.

ИЗОЛЬДА. Почему не на кухне?

РЕГИНА. Ритуал. Ну?

ИЗОЛЬДА. Хорошо. Но ты помнишь, что это… Что понарошку все?

РЕГИНА. Конечно, помню.

Изольда снимает с Регины туфли, приносит тапки, берет пиджак, уходит. Возвращается с чашкой чая на блюдце. Ставит на столик. Регина пробует.

РЕГИНА. Сахара нет.

ИЗОЛЬДА. А можно? Я вот без сахара пью.

РЕГИНА. Отсутствие углеводов приводит к мерцательной аритмии.

ИЗОЛЬДА. Не знала. А я без сахара всю жизнь, и никакой аритмии нет.

РЕГИНА. Какие твои годы!

Изольда уходит, возвращается с сахарницей. Насыпает ложку, вторую.

РЕГИНА. Хватит. (Отпивает, морщится). Пересластила. Ты столовой ложкой, что ли, сыпала?

ИЗОЛЬДА (показывает). Чайная.

РЕГИНА. Это скорее десертная. Надо серебряной, там такая зазубринка с краю.

ИЗОЛЬДА. Сейчас.

РЕГИНА. Второй раз насыпать будешь?

ИЗОЛЬДА. Могу и чай заменить. Еще раз сделаю.

РЕГИНА. Не надо! (Отпивает из чашки, рассматривает ее). Это что?

ИЗОЛЬДА. Чашка.

РЕГИНА. А где моя?

ИЗОЛЬДА. Какая?

РЕГИНА. С синим ободком и с орлом! Разбила, что ли? Разбила?

ИЗОЛЬДА. Нет… Сейчас посмотрю.

Уходит. Регина ждет. Печально пьет чай. Часы тикают. Регина возвращается.

ИЗОЛЬДА. Рега, там…

РЕГИНА. Герман!

ИЗОЛЬДА. Герман, там нет чашки с орлом.

РЕГИНА. Я и говорю – разбила.

ИЗОЛЬДА. Нет, я…

РЕГИНА. Сорок лет я из нее пил! Из Ессентуков привез, пил сорок лет, кому она мешала? Нет, посудомойку завела, обязательно надо туда сунуть! За модой гонимся! Посудомойка, кофе-машина, тостер, микроволновка!

ИЗОЛЬДА. Но удобно же. Микроволновка и у меня…

РЕГИНА. Это смешно, Регина Ивановна! Это глупо! Тебе шут знает сколько лет, а ты косишь под современность! Зачем? Носишься с придурками по каким-то помойкам, стены пачкаете, позорище – до полиции дело дошло! Мне позвонили, я чуть инфаркт не схватил! Не столько страшно, сколько совестно! И ведь они смеются над тобой, эти сопляки! Ты не замечаешь, а они смеются! Крестная мать стрит-авангарда! И хоть бы путное что-то рисовали – сплошные абстракции! Мало этого, блог завела, посты пишет! Ты где, на фейсбуке, вконтакте, в одноклассниках? Думаю, не в одноклассниках, все твои одноклассники померли! А может, тебе кто-то понравился из молоденьких? А? Тогда действуй, как все – губы накачай, грудь привесь, морщины подтяни, кожу пересади с задницы на лицо! Мерзотное время, никто не хочет быть собой, все за кем-то гоняются! Молчишь? И правильно делаешь! Штаны принеси, так и буду в этом сидеть?

Изольда бросается к двери, но, опомнившись, останавливается.

ИЗОЛЬДА. Я совсем запуталась. Я ведь… То есть ты… Ты сейчас говорила от Германа – но не мне, а себе. А мы хотели…

РЕГИНА. Я хотела, чтобы ты поняла. Герман – человек привычек и ритуалов. Он капризный. Он нудный. Он любит поворчать. Он забывает главное и помнит мелочи. Эта чашка, я ее лет пятнадцать назад разбила, а он не может забыть! Ты должна понимать, на что подписываешься. Иначе будет нечестно с моей стороны.

ИЗОЛЬДА. Я еще не подписалась. И… Не к этому же у него все сводится?

РЕГИНА. Нет. Он трагический человек, Изольдочка. Знаешь, почему он не стал художником? У него идеальный глаз. Он проводит черту, мазок, точку – и сразу видит, что это не так. То есть – неплохо, даже хорошо, но ему этого мало. Или гениально, или никак. А обманывать себя он не умеет. Но идеальный глаз – тоже гениальность. Он миллиардерам советовал, каких художников покупать, какие потом в цене будут, и они нажились на этом! Правда, это было раньше. У людей был вкус. Критерии. А сейчас… Какая-то дрянь вдруг становится известной на весь мир. А действительно хорошие вещи никому не нужны. Вкус толпы правит миром. (Пауза). Какие пошлые вещи я говорю! (Отпивает чай). Ужас. Я сама без сахара пью. С сахаром – никакого вкуса. Пойдем, выпьем нормального чая.

Они уходят. Тикают часы.

Входит Герман. Смотрит на желтую картину. Переворачивает. Идет к часам, смотрит на них. Переставляет стрелки, чтобы часы пробили. Они бьют десять раз. Входит Регина.

РЕГИНА. Разве уже десять?

ГЕРМАН. Я послушать, как бьют. (Переставляет стрелки). Десять минут десятого.

РЕГИНА. Еще час почти.

ГЕРМАН. До чего?

РЕГИНА. Такси заказала, в клинику съездить.

ГЕРМАН. Надолго?

РЕГИНА. Как получится. Не исключено, что положат.

ГЕРМАН. Зачем?

РЕГИНА. Обычное дело – обследование, мониторинг круглосуточный, анализы. Дня три придется полежать. Или больше.

ГЕРМАН. А что у тебя?

РЕГИНА. Возраст у меня.

ГЕРМАН. Сердце?

РЕГИНА. И сердце тоже. Не хочу про болячки, скучно.

ГЕРМАН. А Изольда?

РЕГИНА. Что Изольда?

ГЕРМАН. Она тут останется?

РЕГИНА. Да. Она мешает тебе?

ГЕРМАН. Нет, но… Посторонний человек… Она где сейчас?

РЕГИНА. В Третьяковку пошла. Святое дело – Третьяковка, Пушкинский, Тропининский.

ГЕРМАН. Примерно хотя бы можешь сказать, на сколько положат?

РЕГИНА. Позвоню оттуда, скажу. Ты-то нормально себя чувствуешь?

ГЕРМАН. Терпимо.

РЕГИНА. Таблетки принял?

ГЕРМАН. С тобой не примешь. Ты как будильник у меня.

РЕГИНА. Сам должен помнить.

ГЕРМАН. Да принял, принял.

РЕГИНА. Хорошо. И вот еще что. Ты уж прости, что все сразу, но так сошлось. Мы разводимся, Герман.

Герман смотрит на нее.

РЕГИНА. Что?

ГЕРМАН. Ты в какую клинику ложишься?

РЕГИНА. Не в психическую. Гера, никакой трагедии, я все спланировала. Как думаешь, для чего я квартиру покупала?

ГЕРМАН. Это было тридцать лет назад. Это я ее купил. Тебе.

РЕГИНА. Неважно, она моя. Мы тогда уже тоже почти развелись, так что не впервой. Ты сам тогда предложил…

ГЕРМАН. А ты через тридцать лет согласилась? Не поздно?

РЕГИНА. Лучше поздно, чем никогда. Что ты так смотришь?

ГЕРМАН. Понять хочу. Или ты двинулась совсем, или… Или шутки у тебя такие?

РЕГИНА. Нет.

ГЕРМАН. Тогда в чем дело? Почему? Причина?

РЕГИНА. Ну… Знала бы за что, вообще бы убила.

ГЕРМАН. Не понял.

РЕГИНА. Анекдот такой. Очень старый, еще советский. Муж приходит домой пьяный и думает: если жена не снимет с меня сапоги, я ее – по морде. Не помнишь?

ГЕРМАН. Нет.

РЕГИНА. Она снимает с него сапоги. Васенька, дорогой, проходи! Он думает: не даст мне борща горячего сейчас же – дам в морду. Она ему наливает – Васенька, кушай! Он садится за стол, думает: не нальет водки – по морде ее. Она: Васенька, ты выпить, наверно, хочешь, вот, пожалуйста! И водки ему полный стакан. Он выпивает, закусывает и бац ее по морде! Васенька, за что?! Знал бы, за что, вообще бы убил!

Она смеется, Герман абсолютно серьезен.

ГЕРМАН. Значит – причины нет?

РЕГИНА. Какие вы, мужики, все вам объяснить надо! Хочу развестись, и все, и… И все. Обязательно знать, почему?

ГЕРМАН. Желательно.

РЕГИНА. Хорошо. Но ты сам этого хотел.

ГЕРМАН. Жду. Говори.

РЕГИНА. Это не очень приятно, Гера.

ГЕРМАН. Я вытерплю, Регина Ивановна. Излагайте.

РЕГИНА. Мне и самой неприятно… Помнишь историю про Сальвадора Дали, который встретил на улице старого старика… глупость сказала, но в этом есть смысл – старого старика… Встретил старика, некрасивого, дряхлого, и вдруг налетел на него и стал его лупить палкой. И что-то кричал, вроде – марш в свою канаву! Помнишь?

ГЕРМАН. Нет. Дальше.

РЕГИНА. Я, когда прочитала эту историю, не поняла. А потом дошло. Все дело в том, что Дали ненавидел старость. Можно сказать, эстетически ненавидел. Вот и я. Я ненавижу старость, Герман. Ненавижу это увядание, усыхание… Запах старости. Кожа начинает пахнуть как-то… Какими-то мышами… Какой-то сухой запах, как от залежавшейся тряпки. Не чувствовал? (Она подносит к лицу руку, нюхает). Ужасно! Когда я со своими ребятками, я про это забываю, я забываю про себя. А с тобой нет. Ты ходячая старость. К себе я как-то притерпелась… Одеваюсь в темноте, раздеваюсь тоже, чтобы себя не видеть. А тебя вижу. Все вижу и все замечаю. И ловлю себя на том, что ты мне отвратителен. Я смотрю на тебя, и меня аж корежит, так мне неприятно на тебя смотреть. И я не хочу этого. Я не хочу, чтобы и ты смотрел на меня с отвращением. У тебя безошибочный глаз, ты все подмечаешь, все видишь. И я вижу, что ты видишь, и меня… Я не могу… Сидим, чай пьем, я тебе наливаю, вижу свою руку… Пятна эти, жилы синие до черноты, сама смерть к тебе руку тянет! И ты это видишь, и мне тошно! Не хочу. Хочу жить одна.

ГЕРМАН. А я?

РЕГИНА. Тебе тоже будет лучше, поверь! Всем будет лучше.

ГЕРМАН. Всем? Значит, в этом дело?

РЕГИНА. В чем?

ГЕРМАН. Решила напоследок доброе дело сделать?  

РЕГИНА. Кому?

ГЕРМАН. Мне. Сестре своей.

РЕГИНА. Она тебе что-то сказала?

ГЕРМАН. Да и говорить ничего не надо, я все вижу! Разыгрывают тут мне комедию какую-то! Она передо мной (показывает руками) уточкой такой ходит, а ты все время будто подсматриваешь. Не за чем подсматривать, Регина Ивановна, меня сестра ваша ни с какого бока не интересует! Как и вы тоже, любезная моя, если вас это утешит! Старость, кожа, рожа! Думаешь, я это замечаю? Нет, вижу, но принимаю как данность! У меня своя жизнь – здесь! (Показывает на свою голову). Недавно вот тут у окна стоял и знаешь, чем занимался? На ворону смотрел. Села ворона на ветку, сидит. Сидит, по сторонам смотрит. Я время засек, сколько будет сидеть? Пятнадцать минут сидела – улетела. Я жду. Опять прилетела, села на то же самое место. Я смотрю – она или другая? Опять засек. Тоже пятнадцать минут. Ровно! Жду дальше. Еще одна. Или та же опять. И опять ровно пятнадцать минут. И так я целый день провел. Говоришь – одна хочешь жить? А тут ты разве не одна? Что я есть, что меня нет – без разницы! Я сам для себя уже не существую. Неинтересно мне существовать уже. Стоять и на ворон смотреть, вот и все! Я тихо и спокойно помираю, так и дайте мне спокойно помереть! Развод ей понадобился! Потерпи, скоро разбежимся без всякого развода!

РЕГИНА. Тогда еще анекдот. Нет, не анекдот, реальный случай. Помнишь Валентину?

ГЕРМАН. Из Дома художника?

РЕГИНА. Да. Я к ней зашла, когда ее после больницы домой выписали умирать, она лежит вся желтая, говорим что-то, и она вдруг смеется: Регина, представь, я курить бросила! Сорок семь лет курила – и бросила! Я ей – почему? А она так серьезно: хочется перед смертью сделать хоть что-то необычное. Удивить себя. Понимаешь? Я еще хочу удивить себя. Я хочу сделать что-то необычное.

ГЕРМАН. Ты пока не умираешь!

РЕГИНА. Я… Да, конечно… Но…

Звонит телефон, она берет трубку, слушает сообщение.

РЕГИНА. Такси пришло. Не расстраивайся, Герман. Все будет хорошо. И ты еще будешь не только ворон считать. Я пошла.

ГЕРМАН. А какая хоть клиника?

РЕГИНА. Неважно. Не люблю посещений. Как в тюрьме – одни с воли приходят, другие им завидуют. Не хочу завидовать. Если что, позвоню. Или позвонят.

ГЕРМАН. Кто?

РЕГИНА. Не забывай принимать таблетки, хорошо?

Она уходит. Тикают часы.

Уходит и Герман.

Через несколько дней. Входит Изольда с пылесосом. Пылесосит, потом протирает мебель и арт-штуковины. Смахивает пыль с картин. Заглядывает за одну, довольно большую. Снимает ее. На стене панель телевизора. Изольда находит пульт, нажимает, но пульт не работает. Изольда рассматривает панель телевизора, нажимает на кнопку. Очень громкие звуки. Изольда находит кнопку уменьшения звука. Входит Герман.

ИЗОЛЬДА. Извини, я… Тут телевизор, оказывается. Я выключу.

ГЕРМАН. Не надо. Сто лет не смотрел телевизор. Даже интересно.

Стоит, смотрит, слушает. И Изольда стоит, смотрит, слушает. Довольно долго.

ГЕРМАН. Все то же самое.

ИЗОЛЬДА. Да. Я его дома тоже… На кухне молотит, как фон такой, даже внимания не обращаю.

Она выключает телевизор, завешивает его картиной. Герман смотрит на картину Корзуна.

ГЕРМАН. Она так висела?

ИЗОЛЬДА. Какая?

ГЕРМАН. Вот эта?

ИЗОЛЬДА. Вроде так.

Герман подходит и поворачивает желтой стороной.

ИЗОЛЬДА. Две картины в одной?

ГЕРМАН. Да. Эта интересней, правда?

ИЗОЛЬДА. Я в абстракциях не очень. Я люблю, когда смысл видно.

ГЕРМАН. Я тоже. Но фигуративная живопись не в моде. Не в тренде. Хотя черт их разберет, что у них в тренде. Каждый свое трендит.

ИЗОЛЬДА. Как всегда…

ГЕРМАН. Она тебе не звонила?

ИЗОЛЬДА. Нет.

ГЕРМАН. И мне не звонила. Я звоню – не отвечает. Ерунда какая-то................